Зов Оз-моры

— Поверил я летось пустобрёхам. Променял родной Рясск на козловское адище. За сто вёрст киселя хлебал, а чего ради? Чтоб остаться кузнецом? В Рясске ныне мирно и девок на выданье хоть жопой ешь. Здесь же — одни мужики, шлюхи да вечная война. Не заметишь, как сдохнешь. И если б от татарской сабли! Свои страшнее степняков. Обчистят, выбросят тело в Лесной Воронеж — и никто тебя не отыщет на речном дне, не вытащит, чтобы похоронить… Надысь приехали в нашу слободу семь мужиков из Коломны. Их выгнали из посада, обвинили в насильстве и ушкуйничестве. По уму этих татей надо бы в тюрьму посадить, а их сослали в Козлов на вечное обитание. Ну, и как жить среди таких людей?

— Да, Дениска! Всё так. Не ангелов набираем. Не токмо в слободские, но и в служилые люди. Даже я частенько думаю перед сном, доживу ли до послезавтра. Помнится, лет семь назад под Данковом сторожевые казаки сбросили меня с лошади, избили палками и ограбили. Меня, дворянина, стрелецкого начальника! Имена их даже помню: Кондрашка Подшивалов, Федька Анохин…

— Сурово их наказали?

— Нет. Служилые люди нам нужны, а сторожевые казаки более всего. Товарищи взяли Кондрашку с Федькой на поруки[2]. Поручные записи составлял Михалка Спешнев, зять Биркина. Вот так, Дениска!

— Однако ты, Путила Борисович, здесь головой сделался. Я же кем был, тем и остался.

— Нет, не здесь, — поправил его Быков. — Головство мне доверили ещё в Данкове. Воевода Курдюк Ржевский послал меня к Княгинину броду с сотней конных стрельцов. В погоню за татарами, что ясырь увели. Из Лебедяни подмога подошла, Стуколов Григорий да Дьяконов Василий. Оба со товарищи, вестимо. Вместе мы много степняков перебили. Сотни четыре, не меньше. Большой полон отгромили. И сынов боярских домой вернули, и посадских, и крестьян, и всяких прочих людишек… Тогда-то мне и добавили три рубля к жалованию, дали сукна. Доброе сукно, мягкое, яркое! Не то, что эта сермяга, — Путила брезгливо потрепал рукав зипуна. — Ещё пожаловали сапоги из сафьяна и саблю персидскую. А главное, служилые люди меня признали. Уважать стали. Так я и сделался головой. Сюда же меня вместе с подчинёнными прислали. С пятью сотнями данковских стрельцов и сторожевых казаков. Многие, правда, уже пали. Новых набираем…

— Петьку-стрельца надысь поверстали в сыны боярские, — мечтательно сказал Денис. — А ведь все знают, что он беглый крепостной! Теперь же у самого сто четей земли и крестьяне.

— Он семь ногайцев врукопашную зарубил. Боец! Вот Иван Васильевич его и приметил. А то, что Петька бежал от помещика, не доказано в Поместном приказе. Истец даже на суд не приехал. Понял, что дело дохлое — с Биркиным-то судиться, с думным дворянином! Среди наших стрельцов, сам знаешь, половина — беглые крепостные. Ну, и что? Не пойман — не вор. Главное, чтоб воевать умели.

— Не один же Петька выбился в люди…

— Не один… но ты, Дениска, нам полезнее как кузнец. Выправить саблю ведь не проще, чем ей махать.

— Беглых крепостных, значит, покрываете, а вольного не хотите отпустить? Показал же я, что оружие умею держать. Почему не дашь попытать судьбу? Надысь бирюч выкликивал царёв указ на торговой площади. Кричал, Боборыкину нужны ратные люди. Записаться может любой, окромя крепостных и тягловых. Мы же, козловские слобожане, тягло не тянем.

— Тягло ты не тянешь, а совесть твоя где? Слышал и я того бирюча, — насмешливо ответил Путила Борисович. — Как было его не услышать? Аки бирюк завывал на весь Козлов! Вчера, однако… А сейчас он где? Уехал, и следов не осталось. Дождик смыл.

— Дк царёв указ же… — промямлил Денис.

— Царёв указ, — хмыкнул голова. — Да, царёв… Так до Бога высоко, до царя далеко, а до меня — рукой подать. Вот он я! Перед воеводой и горожанами отвечаю за то, чтоб степняки не разорили Козлов. Мне нужны бойцы, а мастера кузнечного дела ещё нужнее. Вас, мастеровых, по пальцам можно перечесть. Как я стану уезд защищать, ежели вы разбежитесь? Вспомни, как мы тебя выручали, когда ты сюда приехал. Помогли дом справить и кузню оборудовать. Ну, и где твоя благодарность, Дениска?

Денис замялся, не зная, что ответить. Быков же положил на стол небольшой свиток и развернул перед Денисом.

— Скоро оружейники в Козлове станут служилыми по прибору, — продолжил он. — Вот, читай царёв указ. Ты же грамотный.

Он ткнул пальцем во фрагмент свитка со словами: «А плотникам и кузнецам, которые будут у городового и у церковного дела, давать подённого корму по шти, и по пяти, и по четыре деньги на день…»

— Прочёл? Акимке твоему четыре деньги в день положим, а тебе шесть. Смекай!

— Шестью московками в день соблазняешь? — усмехнулся Денис.

— Это ж десять рублей в год! Тебе мало? Мои стрельцы втрое меньше получают.

— Стрелец может сделаться пятидесятником, даже сотником. Получить поместный оклад. А кузнец? Никакой будущности! Как живёшь мастеровым, так и помрёшь. Указ меня к Козлову прикрепит, свободы лишит. Да и не верю я в царёв подённый корм. Он ныне есть, а изутра нет. Скажут «казна пуста» — и соси лапу. Отпусти меня!