Зов Полярной звезды

И вдруг вскрылся запечатанный, казалось бы, намертво тайничок памяти — детской, почти младенческой. Эта женщина, тогда еще не такая дряхлая, а напротив, по-спортивному подтянутая и подвижная, приходила несколько раз к ним в дом на Заневском, а потом исчезла, и он больше никогда ее не видел.

— Бабушка, — прошептал Вадим. — Ты…

— Лежи-лежи! — сказала она уже по-русски, тоном ласковым и вместе с тем повелительным. — Тебе нельзя вставать.

— Я не встаю… Как ты меня нашла?

— Я знала, что ты появишься. Знала, где и когда. — Морщинки вокруг ее глаз собрались в расходящиеся лучики. — Не такая уж плохая я гадалка… Надо было только занять свое место и подождать.

— А тогда… в прошлом веке… куда ты делась?

— Это не важно. Может быть, потом… когда-нибудь позже… ты все узнаешь. А сейчас тебе нужно выздоравливать.

Вадим сбросил с себя остатки наваждения и сел. По лицу ручьями стекал пот. Верейская стояла возле его койки, держала два апельсина. Глядела строго и отчужденно — как всегда.

— Вот, — она положила апельсины на простыню. — Это вам от нашего коллектива. Их в Москве днем с огнем не достанешь, но Александр Васильевич через наркомпрод-с выбил — специально для вас.

— Спасибо. Баррикада Аполлинарьевна. Извините, мне почудилось… — Вадим почувствовал, как загорелись щеки. — Я подумал, будто вы…

— Мало ли что могло почудиться! — прервала она. — С огневицей шутки плохи. Так что отдыхайте и поправляйтесь. Всего доброго.

Она пошла к двери, открыла ее, но, приостановившись, обернулась и досказала:

— А то, что померещилось, вы забудьте. К чему всякие безделки в голове держать?

И вышла.

Вадим упал на койку, вжался в подушку. Свалившиеся на пол апельсины запрыгали, как мячики.

Не-ет! Ничего он больше не забудет. Никогда.

Даже не просите.

Конец.

* * *