Зовущие небеса (СИ)

- Какой же вы незнакомец! Я знаю у кого вы остановились, откуда приехали, адрес прописки, сколько здесь живете и сколько вам осталось. Городок-то маленький, каждый приезжий на виду, а я тут вроде местного авторитета. Нет, не криминального. Полковник в отставке. Как и вы, из столицы, переехал по совету Бродского. Помните: "Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря"?

- Да, "Письма римскому другу", - кивнул Игорь.

- Верно. К тому же вы... читатель! Нынче вашего брата немного, можно сказать, по пальцам одной руки можно пересчитать. Ну ладно, пойду. Приятно было пообщаться. - Макаров встал из-за стола и вразвалку побрел по набережной.

Игорь бережно раскрыл рукопись, расправил на сгибе и прочел первую строку: "Очнулся в госпитале после смертельного ранения и понял нечто важное. Господь даровал мне еще немного времени, чтобы я описал главное событие своей жизни". Казалось бы, офицеру боевому, чудом выжившему "в горячей точке", логично было бы описать события войны, ан нет! Это была повесть о любви всей жизни.

Игорь погрузился в глубины текста, он не замечал, верней, не обратил внимания на то, как покинул кафе, сел на кожаное сиденье такси, по серпантину с визгом тормозов поднялся на Горку, раскрыл калитку, прошел по пустому двору, кивнул на приветствие заспанной хозяйки из окна, погладил горячую пыльную холку огромной овчарки, вскарабкался по ноздреватым каменным ступеням во флигель, сел на мягкий стул, облокотился на фанерную столешницу и так провел всю ночь до рассвета. Повесть писалась что называется на коленке, но притом ровным почерком человека, привыкшего к порядку, стиль напоминал раннего Гайто Газданова, мужской, аскетичный, с глубиной такой плотной и таинственной, которую обнаруживаешь не с первого раза. Такую книгу хочется перечитывать, к ней тянет снова и снова. По мере погружения на глубину, открываются параллельные миры, казалось бы второстепенные персонажи, внезапно круто меняют сюжет, выходя на авансцену. Множество перипетий, встреч, диалогов выстраиваются в ровную композицию, основа которой - великая, чистая, солнечная любовь мужчины к женщине, женщины - к мужчине, солдата - к Родине, друзей - к солдату. Окончание автор прописал неожиданно - открытый конец, оставляющий недоумение и вопрос. ...И желание прочесть еще раз, встретиться с автором и засыпать его каскадом жгучих вопросов. И еще...

Игорь это обнаружил в самом себе, встал, вышел на сырой прохладный воздух, прогулялся по двору, поднялся наверх, побродил по щебеночным дорожкам сада-огорода, присел под навес, взглянул на рассветное бледно-синее небо и только после этого признался: я хочу написать нечто такое же, только своё. Чтобы любить так!.. Нет, это вам не проходной романчик мальчика с девочкой, это не гормональные вздохи на скамейке под луной, не мечты о счастливой семейной жизни - тут такая любовь, ради которой человек жертвует всем: покоем, сытостью, должностью, собственностью - да самой жизнью!

Конечно же эта любовь, ниспослана детям света Богом Любви, иных источников и быть не может. И эта мысль, эта идея краеугольным камнем должна быть заложена в основу самой жизни и тем более отражения этой вечной жизни в книге.

Наконец, Игорь нащупал то, ради чего стоит жить, ради чего можно пройти сквозь огонь мучений и потерь. Чтобы не растерять, чтобы не забыть, он положил перед собой блокнот, авторучку, но обнаружив мелкое трясение пальцев от возбуждения, осекся и решил сперва успокоиться. Зажег свечу, положил двенадцать поклонов, прочел шепотом предначинательную молитву, затем "Царю небесный...", постоял в тишине, прислушиваясь к мерным ударам сердца − и только после этого записал на бумаге то, что звучало в душе и требовало излиться в виде букв, слов, строчек.

"Каждому человеку приходится попадать в ситуации, когда силы оставляют, и на место пульсации жизни приходит слабость, неуверенность и даже отчаяние. На что мы способны при воспалении легких, когда температура подскакивает до сорока, озноб сменяет горячка, а сознание, не желая подчиняться повелениям мозга, растворяется в омуте вялотекущей темноты. Или каково стоять у деревянного ящика с бледно-желтым телом друга, с которым совсем недавно играл в мяч, шутил, чувствуя в груди приятные импульсы единодушия, взаимного понимания с полуслова; а в двух шагах зияет глубокая яма, в которую через несколько тягучих минут дюжие пьяные мужики на веревках опустят твоего друга... впрочем, какого друга? - тело, всего-то останки телесной оболочки, покинутые вечной душой усопшего. Вряд ли найдется в подобной ситуации кто-либо, не примеривший участь покойника, кто не пытался себя, любимого представить лежащим в типовой упаковке с перспективой опускания в земляную яму.