Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Проводив бабу Надю, Руслан, укрывшись капюшоном из полиэтиленового мешка, возвращался домой через руины брошенного города. В предосеннем, пронзительном ненастье он чувствовал себя космонавтом, навсегда улетающим с обрывком фала от станции. Она видна еще через затуманенные стекла скафандра, но скоро растворится в бесконечной тоске. Блесна — елочная игрушка — зацепила сердце и тащила его по темному вселенскому омуту. Это лето, словно белый вальс, обещало чудо. Но пришла, елозя ведром по полу, уборщица осень и проворчала: выметайтесь, кончились танцульки. Только человек, провожавший на глухой станции друзей, знает, что такое одиночество. Они уехали все вместе в свой прекрасный, светлый мир, а ты остался один в глуши, где грустно светят редкие огни убогих жилищ и воет собака. На автостанции он болтал о пустяках с Антоном и боялся встретиться глазами с его сестрой. Но не мог не думать о ней, девочке первого снега. Он сжег все, что могло напоминать ее. Но, чтобы забыть, нужно было сжечь самого себя.

Есть в развалинах необъяснимо притягательная, сладкая тоска. Вот стояли бы эти типовые многоэтажки, дома как дома — серые и скучные. Но стоило им подвергнуться живописной работе запустения, как они превратились в произведения искусства, декорации шекспировской трагедии, излучающие жуткую, почти смертельную дозу ностальгии. О прошлом всегда судят по развалинам. Но в прошлом этих развалин не было. Развалины — это не камни, покрытые зеленью, не раскрошенный кирпич, не полынь на тротуарах. Развалины — это само время…

Самое страшное — не развалины. Самое страшное — привычка жить среди развалин, когда руины проникают в душу, и в ней начинают происходить те же необратимые процессы, что и в заброшенном доме.

Сквозь пелену дождя он увидел в мертвом городе три горящих окна. Над ними мерцала зелеными светлячками надпись: «Бар «На графских развалинах»». В дверях стоял Енко и всматривался в сумерки, прислушиваясь к приближающемуся чавканью сапог Руслана.

По стенам бара хорошо погуляла веселая кисть покойного Гофера. Тут было все, что душе угодно: березки, лебеди, камыши, старинные замки. И, естественно, радуга. За стойкой, искусно отделанной узорами из крагиуса, героически борясь со сном, стояла грудастая тетка в кокошнике из картона и тюля. За ее спиной на книжных стеллажах сверкали затейливыми этикетками разнокалиберные бутылки. На приветствие она не ответила. Вместо столов в баре стояло пять школьных парт. На «камчатке», уронив голову на скрещенные руки, спал Яшка Грач, наемный убийца. На его тускло сверкающей лысине прихорашивался жирный таракан.

— Не трогай его — пусть спит. Меньше шума, — предупредил Енко. — Не люблю я таких мужиков. Ладно бы лишнее, последнее пропивает.

Енко, подобно Богу, всех хотел переделать по своему образу и подобию. Как и большинство недалеких людей, он был уверен в своем совершенстве.

— Садись, — приказал он, подвигая к стойке противно скрипнувший стул. И когда Руслан сел, спросил с бесцеремонной простотой:

— Я чего-то тебя не понимаю. Вроде неглупый парень, а торчишь в этой дыре. От армии косишь? — и не дождавшись ответа: — Мамонты откочевали?

— Да, вот проводил.

— Ну, все — отлетела последняя стая. Теперь до весны — одни старики. Спячка под сугробами. Тоска. Пива выпьешь?

— Выпить-то выпью, да кто мне даст.

— За счет заведения. Грача потом проводишь, а не то в первой луже утонет, шпион хренов. Агент ноль-ноль-ноль.

— Почему шпион?

— Только что заливал: знаешь, говорит, кто Кеннеди хлопнул? Нас, говорит, на звук и цвет учили стрелять. А на запах тебя стрелять не учили?

Грач, не поднимая головы, пробормотал:

— Человек! Ведро водки и два огурца!

С первыми морозами он собирался стать убийцей: колоть длинным ножом свиней, заказанных старушками и бывшими интеллигентами, боящимися крови. Дело было верное, прибыльное. Но беда в том, что никогда прежде Грач не убивал теплокровных животных. Он убеждал себя: ткнуть лезвием в сердце — проще простого, хорохорился, рассказывал о себе ужасные вещи и, набираясь храбрости, много пил.

Тетка подвинула кружку с таким презрением, что Руслану расхотелось пить.

— Так что, — повторил Енко, — от армии в нашей дыре прячешься или как?

— Или как.

— Люблю откровенных людей. Что не пьешь?

— Грача я и без пива отведу.

— Пей. Какие планы? И дальше стариков собираешься хоронить? — и одобрил: — Вечный бизнес.

Руслан скосил глаза в одну сторону, рот в другую и пожал плечами.

— А я при первых заморозках в Полярск покачу, — вздохнул Енко.

Руслан встрепенулся. Только что, шлепая по грязи, он мечтал о крыльях пеликана Петьки.

— В Полярск? — переспросил он.

— Поедешь? Мне как раз надежный напарник нужен. Малопьющий.

— Что делать?

— Ну, не могилы, конечно, рыть. Хотя работа не так чтобы очень престижная. Мясо на нефтепромыслы возить. Говядину. Наших ребят там от оленины воротит. Здесь закупаем, там продаем. Везем своим ходом. Машину водить умеешь?

— Умею. Прав нет.