Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Медленно сползал Руслан вниз, по фрагментам укорачивая тополь, оставляя после себя пустоту. Приятная и печальная работа. Приедут летом Мамонтовы, а от самого высокого дерева во вдовьем околотке торчит обрубок.

Подошла женщина в белой шали и солдатском бушлате. Грудь табуреткой. На груди лежит бинокль. Посмотрела на Руслана из-под ладони, покачала с осуждением головой и навела бинокль на столб, где под фарфоровыми чашечками висел счетчик. Записала в тетрадку цифры. Старушки пошли — каждая к своему столбу. Недоверчивая комиссар Каттани заглянула в тетрадку учетчицы и перепроверила цифры, самолично осмотрев счетчик в бинокль.

Вот тебе и «работы на пять минут». Пока заменили треснувший шифер, допилили и покололи тополь, прошло полдня. Баба Надя накрыла роскошный стол — сковорода жареной картошки, беляши, глазунья, соленые грузди, помидоры.

— Может быть, водочки? — спросила она. — А то бы я сбегала.

— Это лишнее, теть Надь, — сказал Козлов не совсем уверенно.

— Вот и правильно, — слишком быстро одобрила старушка.

Она все-таки убежала, но вернулась не с «Медведем», а с тяжелой иконой. С почерневших досок коричневый, стертый временем лик пристально посмотрел на Козлова пугающе живыми, пронзительными глазами. Всю радужную оболочку заполняли большие, сияющие, как сливы после дождя, зрачки.

— Это еще что за экстрасенс? — удивился Козлов.

— А ты не смейся, — робко укорила его, слегка застеснявшись, баба Надя, — ты его попроси, он тебе поможет.

Встретившись с недоуменным взглядом Козлова, смутилась и объяснила чудодейственную силу святого, прозрачно намекая, что должно просить у него. Век тому назад прадедушка бабы Нади помолился перед иконой, и она навсегда избавила его от запоев. С тех пор в доме, где висел лик, никто из мужчин не пил водку и не курил табак. А однажды случился пожар. Дом сгорел, а икона осталась цела. На досках действительно были запечатлены следы давнего огня.

Козлов и Руслан с веселым интересом посмотрели на антиалкогольную несгораемую икону, но чтобы не обидеть бабу Надю, перекрестились. При этом Руслану почудилось, что святой подмигнул ему. Однако бабе Наде этого показалось мало, и она настояла, чтобы они приложили уста к лику. Облобызав глазастого святого, Козлов заодно поцеловал и бабу Надю, в умилении пробормотав нечто невнятное. Старушка вздохнула и с легкой душой унесла старую икону, смешная и трогательная в уверенности, что святой навсегда исцелил Козлова от алкогольной зависимости.

Руслан заглянул в комнаты и не узнал их. Вещи стояли на привычных местах, но сиротливая музейная тишина окружала предметы, которыми давно никто не пользовался. В черной крышке пианино скучно отсвечивалось предвечернее окно.

— Баба Надя, а я скоро в Полярск с Енко поеду, — сказал он.

Для Козлова это была новость. Слегка обидная.

— Вот хорошо, — обрадовалась старушка, — а я думала, с кем бы мне баночку груздочков нашим передать. Чугунов только через месяц на вахту поедет. Да и много ли с ним передашь? Человек-то он безотказный, да уж больно много заказов. Тот посылочку, другой посылочку, а рюкзак не безразмерный. Я уж и не прошу его. Письмо передаст — и ладно.

Козлов не любил Енко. Он вообще не любил людей, которые беспричинно пинают животных. Прошлой зимой в сорокаградусный мороз — телеграфные столбы трескались — не пустил в дом собаку. Она выла всю ночь, царапалась в дверь, спать мешала. Не поленился, вышел и пнул ее. А утром выходит — лежит псина у дверей калачиком, морду хвостом накрыла. Пнул ее, чтобы место знала, а она ледяная. Молчал бы, живодер. Нет, всем подряд рассказывал и хохотал. Смешно, что за живую принял и чуть ногу не сломал. Но историю эту Козлов рассказывать не стал.

— Батя, а ты веришь, что икона исцелить может? — спросил по дороге в мертвый город Руслан.

Козлов пожал плечами, хмыкнул:

— Икона что. Так, крашеные доски. Вот баба Надя — другое дело. Святой человек.

Странно. Это глазастое лицо на старых, изъеденных древоточцем, опаленных огнем досках не выходило из головы. Оно не было нарисовано с натуры. За ним вообще никого не было. И в то же время в его сознании жил коричневоликий святой с пронзительным, разбойничьим взглядом. Жил тот, кого не было. Как золотой колокол: даже если его нет, он все равно есть. Странно.

Вечером в мертвый город с портретом под мышкой пришел Енко.

— Да, — сказал он, оглядев квартиру Козлова, — пьеса Горького «На дне». — Приставил портрет к стене изнанкой наружу и распорядился: — Собирайся. Завтра с утра выезжаем.

— Баба Надя посылочку передала, — сказал Руслан.

— Начинается, — заворчал Енко, — одна посылочку, другая посылочку — рессоры полопаются. Большая посылка? Ладно, это довезем. Но больше — на будущее — никаких посылочек. Умиляют меня эти старухи. Я вашей бабе Наде так и сказал: что ты здесь торчишь, милая, поезжай к старшему сыну на Алтай, пока зовет. Как можно, отчий дом, они без меня вместе не соберутся… Теть Надь, говорю, а ты думаешь, им так хочется каждое лето тащиться в эту дыру? А может быть, им на Черное море хочется съездить.