Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Вдоль невидимого под снегом грейдера стояли столбы. Были они без проводов и казались распятиями. Начиналась поземка. И столбы, и далекая деревушка словно висели в воздухе. Даже тропинки не было протоптано к жилью.

Над затерянным миром стоял морозный вечер, разрывающий душу печальной красотой. Грач, привыкший к безмолвию и первобытности пейзажа, медведем торил тропу в глубоком снегу. За плечами — старенький рюкзак, на плече — самодельный ледобур. Чем пристальнее смотрел Руслан из-за Яшкиной спины на деревню, тем большее испытывал беспокойство. Казалось, они шли не по круглой планете, как коза к колышку, привязанной к солнцу, а по маленькому, заснеженному астероиду, бесцельно пронзающему холодные пространства. На этом каменном обломке, кроме деревушки, ничего не было.

— Ни огней не видно, ни дыма, — поделился он своими сомнениями.

— Где не живут, — успокоил его Яшка, — а где керосин и дрова экономят. До тепла еще далеко.

Нет ничего радостнее и одновременно печальнее одинокого собачьего лая в вечерней деревушке. Они шли по сугробам единственной улицы. Все было бело от снега, и только окна темнели. В нежилых домах с выломанными рамами они зияли космической чернотой. Поземка переходила в метель. В акациевом квадрате увидел Руслан пирамидку. Студеный ветер, разрезаемый звездой из листового железа, жалобно скулил. Напротив памятника и стоял дом бабы Веры. С улицы по самые окна он был занесен снегом. Под сугробом были и калитка, и двери, и ворота крытого двора.

— Да нет, — развеял страхи Руслана Грач, — баба Вера с черного входа живет, с огорода.

С переулка через пролом в плетне они вошли в огуречник, но и здесь перед дверью был наметен свежий сугроб. На этот раз заволновался и Грач.

— Может, уехала куда? — предположил Руслан.

— Отсюда одна дорога, — хмуро показал Грач глазами на небо.

Из черной дыры, протертой в заледеневшем окне, за ними следил зеленый недоверчивый, немигающий глаз.

Внутри крытого двора скрипнуло, стукнуло, звякнуло, зашелестело.

— Это каких мне гостей метель намела? — строго спросила из темноты старушка.

— Дров-то до весны хватит? — спросил Грач, прислушиваясь к психоделическим звукам занимающегося в печи пламени.

— Солопову избу дожигаем, — вздохнула баба Вера, — а не хватит, за Симонову примемся. Народу много свои хаты побросало. Не на одну зиму хватит.

— Поди, опять, баба Вера, кашей из отрубей угощать будешь? — грубовато пошутил Грач.

— Да когда я тебя, бесстыдник, отрубями кормила? — обиделась старушка. — Картошки полон погреб. Мешок пшеницы натерла.

— Это как «натерла»? — спросил Яшка, подмигнув Руслану.

— А то не знаешь? — не удосужила его ответом хозяйка, застеснявшись незнакомого человека.

— Баба Вера у нас — что твоя мышка-норушка: по колоску, по колоску — полный ларь натаскала, да ладошками и обшелушила. А это гостинец тебе от кумы.

Грач вытащил из рюкзака кусок сала.

— Ой, да куда столько, — всплеснула руками старушка, не сумев скрыть радости. — Вот мы на нем сейчас картошку и поджарим.

Она поставила на плиту большую сковороду и как человек, долго молчавший, все говорила, говорила и не могла наговориться:

— Когда семья ПОЛНАЯ была, я на этой сковороде жарила. А когда остались одни с Толиком, все по привычке на большую семью готовила. Нажарю, сяду перед сковородой и плачу. Всех вспомню. И Мишу, и Таню, и Федю. Была бы работа, разве б Федя уехал? Может быть, все еще образуется, все наладится. Вернутся — а дом цел.

— Может быть, и образуется, — мрачно сказал Грач.

Баба Вера зажгла керосинку, и ее грустный свет вырвал из сумерек пожилого зеленоглазого человека, совершенно лысого и безбородого, с лицом пятилетнего ребенка. Он сидел в углу, закутанный в шаль, и сосредоточенно крутил кубик Рубика.

— Как жизнь, Толик? — бодро приветствовал его Грач.

Толик не ответил, ниже нагнул голову и еще быстрее стал вращать игрушку.

— Толик у нас молодец, — похвалил его Грач. — Толик у нас настойчивый. Толик у нас упорный. Десятый год крутит кубик. Крути, крути, может быть, что и получится.

— Одна у него забава, — вздохнула баба Вера. — Вот так весь день сидит в уголку тихонечко, крутит свой кубик. Да и в темноте крутит. Помру, что с ним-то будет?

— А не помирай, — посоветовал Грач, убавляя фитиль в керосиновой лампе, — ты, баба Вера, на радостях весь керосин на нас сожжешь.

Трещали дрова в печи. Буран бил мягкой лапой в окно. Суетилась у плиты старушка, рассказывая метельным гостям истории из своей жизни. И каждая история была веселее предыдущей. В плохо протопленной избе она ходила в пимах, дошке и шали. Но по мере того, как становилось теплее, потихоньку снимала верхнюю одежду.

— А где же дед Иванов, старый самогонщик, — спросил Яшка, бодро потирая руки. — Я ж ему зимнюю блесну и мормышки привез. Обмыть бы надо.

— Помер, добрая душа. Две недели как помер, — пригорюнилась баба Вера.

— Схоронили, значит, деда Иванова, не половит больше окуней на новую мормышку, — опечалился Грач. — Пропала деревня — выпить не с кем.