Баба Надя вспомнила, что пианино заносили через балкон, и Руслана послали к Павловне за веревками. Впрочем, веревки не понадобились. Пианино, не без труда, но вынесли все-таки через двери. При этом Руслану отдавили ногу, да так, что ноготь на большом пальце почернел. Но это не испортило ему настроения. Он чувствовал себя праздничным разноцветным шаром, готовым в любую секунду сорваться и улететь в небеса. Впрягшись в салазки, тащил через мертвый город сквозь усиливающийся снегопад черное пианино, и оно екало нутром, а ему слышался в случайном сотрясении струн замечательный мотив. Он насвистывал его всю долгую дорогу до домика бабы Нади и подбирал слова. Получилась песенка о петухе с отрубленной головой. Руслан не любил бардовскую песню, и его очень удивило, что с тех пор, как стал жить в мертвом городе, он только тем и занимался, что изменял самому себе.
Пока счастливая окончанием хлопот баба Надя вкусно шумела на кухне, Руслан бренчал на расстроенном инструменте, пытаясь совместить в одно целое слова и музыку. Он еще не догадывался, что к настоящим словам музыку придумывать не надо, она появляется вместе со словами.
Давно у Руслана не было такого счастливого дня, но к вечеру настроение его внезапно переменилось. Он подумал, что люди в его положении не имеют права на простые поступки. Например, не имеют права портить жизнь красивым девушкам. Передается ли наркозависимость с генами? А почему нет? Несомненно, склонность к никотину передалась ему от Козлова. Для наркомана и прокаженного банальное стремление завести семью, стать отцом — преступление против человечества.
— Батя, ты как думаешь, имеет право наркоман жениться?
Посмотрел Козлов странным взглядом Иоанна Грозного и ничего не сказал. А вечером, когда каждый лежал на своем тулупе, а по промороженным стенам северным сиянием бегали сполохи от раскаленной буржуйки, ни с того ни с сего ударился в воспоминания.
— В крещенские морозы я похоронил Федора Перятина, а через месяц — Игната Ермакова. Фронтовики. Один без рук, другой без ног. Руки по плечи. Ноги — по самый корешок. Протез не за что зацепить. До войны часто дрались друг с другом. То ли девок поделить не могли, то ли силу девать некуда было. Меня, понятно, в те годы в пятилетних планах еще не было. Я это так, со слов старушек говорю. А помню их уже инвалидами. Жили в соседях, огород к огороду, двор ко двору и баня общая. В деревнях соседи редко дружат. То жены полаются, то скотина плетень повалит и на чужой огород забредет, то кот кота обижает. Мало ли причин пособачиться. А эти — не разлей вода. Тетя Фрося, жена Федора, так говорила: «Эх, мужики, сложить бы вас вместе, какой мужик получится! Да еще и на маленькую собачку останется».
Они друг друга иначе как Обломками не звали. Игнат повеселей был, а Федор, безрукий, часто не в духе пребывал. Сойдутся вместе — и ну друг друга подкалывать. «А скажи-ка, Федя, как ты со своей Фросей спишь?» — «Зашибись. А вот как ты от своей убегаешь?» — «Да с чего мне от нее убегать?» — «Ну, это уж у Нюрки твоей надо спросить. Есть, значит, причина».
У них разделение труда. Если куда за чем сбегать, Федор на два двора старается. Если чего простругать, приколотить, вырубить — тут уж Игнат отдувается.