Зуб мудрости

Я чуть не задохнулась от негодования. Но дедушка Лева положил мне ладонь на голову, призывая к спокойствию шепотом пояснил, что так полагается, иначе внизу у печей рабочие разденут покойника и костюм продадут на рынке. А с дырками, мол, не продашь. Сейчас есть абсолютная уверенность, что дедушка Степан отправится в печь в полной форме, хотя и с дырками.

Назад мы ехали в двух такси. Я сидела рядом со вдовой и гладила ее холодную руку. Пахло нашатырным спиртом. Дедушка Сема держал в трясущейся руке пузырек. Его бывшая жена, вдова покойного майора, то и дело теряла сознание.

Б.С. ругает Израиль на чем свет стоит. Остервенело. Зло. По-моему, так может ругать не равнодушный человек, а любящий. Чью любовь растоптали. Подвергли поруганию. Это не ругань, а плач.

Особенно заметно это, когда по телевизору показывают что-нибудь об Израиле. Он весь напрягается, ловит каждый кадр. Лицо его то светлеет, то мрачнеет. Израиль — его боль.

Другие евреи, которые не были в Израиле и никогда туда не поедут, худого слова не скажут об этой стране. Я имею в виду гостей, бывающих в нашем доме. А когда Б.С. при них ругает Израиль, делают нейтральные лица. Мол, мы ничего не знаем, наше дело — сторона. Если при них показывают по телевизору Израиль, на их лицах появляется стыдливое любопытство, какая-то неловкость. Словно их уличили в чем-то неприличном. Как дезертиров, бежавших с поля битвы.

Любопытную штуку я подслушала:

— Евреи, рассеянные по всему миру, по всем странам, — это отличное удобрение, помогающее процветанию этих стран. Евреи же, собранные вместе, превращаются в обычное говно.

Сказал это, конечно же, Б.С. И тут же добавил, что это не его слова, а какого-то известного еврейского деятеля, которого трудно обвинить в антисемитизме.

Мне этот афоризм понравился. Он едкий, жестокий, но, к сожалению, правдивый. Стоит задуматься над этим.

Америка — страна абсолютно ничего не означающих улыбок. Русские эмигранты на эти улыбки попадаются, как рыба на крючок. Здесь улыбаются просто так, без причины. Потому что так принято. Улыбка на лице, как косметика для женщины. Без улыбки — дурной тон.

Здесь приветствуют друг друга вопросом: «Как поживаете?», и никакого ответа, кроме «Прекрасно», не ожидают. Не принято. Если у американца умер кто-нибудь из близких, а его приветствуют «Как поживаете?», он автоматически ответит «Прекрасно».

Я порой думаю: хорошо бы проучить какого-нибудь американца, и на его бессмысленное «Как поживаете?» подробно и долго разъяснять ему, как я себя чувствую, то есть, как поживаю. Его бы кондрашка хватила. Но меня бы не стали слушать и оборвали на полуслове. Ведь я ребенок. А вот если бы взрослый попробовал? Хотела бы посмотреть, как улыбающееся лицо вытянулось бы до убийственно тоскливой гримасы.

Keep smiling! (Улыбайся!) — американский вопль, вроде нашего «Держись! Не пропадем».

Я набросала рисунок этого символа. Зловеще улыбаются две фальшивые челюсти в стакане с водой. И надпись: Keep smiling!

Мама, посмотрев, сказала, что это злая сатира на американский образ жизни и ее охотно бы поместили в советской газете.

Б.С. сказал, что американцы достаточно умны и уверены в себе, чтоб не бояться критики, и им бы этот рисунок понравился. И с улыбкой добавил, что я — злая и беспощадная особа, и он не завидует моему будущему мужу.

Папа пожал плечами и сказал:

— Не в свое дело лезешь. Радуйся жизни, пока не выросла.

Имеют ли дети право вмешиваться, когда родители разводят— ся? Так сказать, склеивать слюнями разбитый горшок, то есть семью.

Мои папа с мамой развелись еще в Москве. Я, конечно, переживала. Многое мне было непонятно. Но не вмешивалась. Потому что не мое это собачье дело. Не доросла еще, чтоб совать свой нос во взрослые дела.

Бабушка Люба, которая очень переживала из-за этого развода, не спала по ночам и высохла, как щепка, очень удивлялась, что я никак на это не реагирую.

— Ты — камень, — говорила она с осуждением. — Что из тебя вырастет?

— Что суждено, то и вырастет, — в уме отвечала я ей.

— Ты только о себе и думаешь, — продолжала бабушка с гневом, как будто я уговорила родителей развестись и разбежаться в разные стороны. — Ты — жуткая эгоистка. Другие дети борются за сохранение семьи.

Это было что-то новенькое. Я знала только один подобный случай, и бабушка Люба имела в виду именно этот случай. Другие дети — это была всего-навсего моя подружка Наташа из соседнего подъезда.

Об этой девочке говорил весь наш семиэтажный дом. И соседние дома тоже.

Наташин папа бросил маму и ушел к другой женщине. Потому что Наташину маму он разлюбил, а ту, другую, полюбил так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Ушел, не взяв с собой ничего. В чем стоял, как говорила бабушка Люба. А если человек уходит, в чем стоял, уверяла она, то так можно поступить лишь от очень большой любви, которая мутит ум и делает человека безразличным к материальным ценностям.

Наташина мама, конечно, очень расстроилась и ходила с заплаканным лицом. Кому приятно быть брошенной и чтоб на тебя встречные смотрели с сочувствием и даже со злорадством.