— Ты представляешь, несмотря на то, что Батима и сама не соглашалась на вскрытие, и он тоже завещал не вскрывать, о чём она настойчиво твердила сотрудникам ЦКБ, когда они забирали тело в морг ЦКБ, ей ответили: «А мы без вскрытия вам документы не выдадим!» Прямо шантаж какой-то… И в морге ЦКБ они, вопреки воле и Юры, и Батимы, таки вскрыли тело и написали в заключении: «второй инфаркт». А врачи «скорой», приезжавшие на вызов, написали: «сердечная недостаточность».
— А когда же случился первый инфаркт?
— Не знаю…
21.50.
14.10. Звонок В. В.:
— Батима звонила… Говорит, что Юру перевезли в часовню на территории ЦКБ, они наняли женщину с Псалтырём — отчитывать…
— А тело не растает? Ведь ещё завтра целый день…
— Нет, они же делают заморозку уколами, всё давно продумано… Она продолжает воевать за Ваганьковское. Уже дошло до того, что ей сам Анатолий Лукьянов (Осенев) звонил — убеждал согласиться на Троекуровское. А Куняев и Ляпин, по её словам, не только не помогают, но даже втихомолку вредят…
— А ты чего ожидала? У них только теперь и появилась возможность с ним поквитаться. Ведь никакое множество не может позволить своему члену от него оторваться… Я сразу это смикитил, услышав фомичёвское «…наверно, на Троекуровском!.. где и Цыбина. Там хорошо: высоко, сухо…» Дескать, тогда и мы, тоже замечательные русские поэты, всем скопом будем там лежать стройными рядами. Главное — не дать ему теперь от них уйти.
— Какая дальновидная политика!..
— Пожалуй, да… но она и близорука…
— А в правительстве Москвы Батиме говорят: «Что же ваш Союз заранее не позаботился о месте на кладбище? Если он растакой выдающийся, так кинули бы ему загодя хоть пару орденочков, теперь было бы легче и место на кладбище выколачивать…» Ты представляешь, какие сволочи! Какой цинизм и маразм!.. Она только что вспомнила, что он ещё воин-интернационалист. Им ведь тоже положены какие-то льготы. Может, это поможет?
— Вряд ли…
Пётр Павлович Чусовитин
Для нас поэт — пророк…
Рад нашей встрече, дорогие друзья. Ну и начну читать стихи.
Читает стихотворения:
«Поэт», «Есть у меня в душе одна вершина…», «Что говорю? О чём толкую?..», «Знамя с Куликова», «Сказание о Сергии Радонежском», «Поединок», «Тайна Гоголя», «Диван», «Возвращение», «Отец космонавта», «Наваждение», «Вера», «Сон» (эпиграф: «О, русская земля! Ты уже за холмом…»), «Откровение обывателя», «Урок французского», «Маркитанты».
Отвечает на записки:
Я не утратил психологию православного человека. Так как я продукт безбожной эпохи, то, лгать не буду, церковь я посещаю редко. Свечку ставлю — и всё. Я не хожу на службы. И я не хочу лгать. Но учёные люди, то есть люди, разбирающиеся в стихах, говорили, что моя поэтическая система допускает присутствие высшего начала.
Это древний символ. Идёт ещё от шумеров. Воспринимайте это как символ природы: рыба-птица — верх-низ; она кричит: хочет докричаться до нас (уже охрипла), но мы её не слышим. Вообще, да, много символики, но символики именно народной, то есть забытой. В стихах я её воскрешаю, не надеясь особенно на понимание современников. Но иначе я не могу. Надеюсь, что потом поймут — читатели будущего времени.