Владимир Викторович Фёдоров
В 1975 году Фёдоров защитил кандидатскую диссертацию «Диалог в романе. Структура и функция». Затем ему предложили работу в Кемеровском университете. Но уже в 1978 году учёный переехал в Донецк.
В 1989 году Фёдоров защитил докторскую диссертацию «Поэтический мир как литературоведческая категория». Сейчас он преподаёт в Донецком национальном университете.
Владислав Артёмов
Но только стихия творит
Середина семидесятых. Общежитие Литинститута. Мой сосед по комнате Слава Киктенко принёс зачитанный, походивший по рукам толстый журнал. Кажется, «Москва».
— Какой-то Кузнецов скандальные стихи напечатал. «Золотая гора»…
Вот так в первый раз я познакомился с Юрием Кузнецовым. С первых же строк, ещё до всякого рассуждения, стало совершенно очевидно — это поэт очень самобытный, ни на кого не похожий. Ни с кем его не спутаешь, от всех отличишь.
В «Золотой горе» уже были его любимые образы «пустоты», «глубины», «тени»…
Несколько лет спустя за столиком в ЦДЛ Игорь Шкляревский жаловался мне, что Кузнецов всё украл у него. «Пока я в больнице лежал из-за несчастной любви, Кузнецов спёр у меня образ „пустоты“, „свиста“ и построил на этом свой стиль… Я болел, время упустил, не застолбил участок… А он тем временем книжку свою издал, узаконил за собой… Мою славу украл…»
Казалось, что Шкляревский шутит, городя эту чушь. А он, оказывается, и не думал шутить, искренне сокрушался. Я потом осторожно спрашивал у Кузнецова, как он относится к творчеству Шкляревского. Кузнецов ответил тоже вполне серьёзно: «Никак. Его подломила моя образная система».
«Золотую гору» Кузнецов написал в 33 года. Внутри стихотворения был крест. Вертикаль — от вершины горы до преисподней, и горизонталь — путь вдоль реки забвения. Потом как-то, через несколько лет он говорил:
— Вот гляди. Лермонтов. «Белеет парус одинокий…». Несокрушимое стихотворение. Крест внутри его. Вертикаль: «Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой…» И горизонталь: «Что ищет он в стране далёкой, Что кинул он в краю родном…»
Он очень много думал, рассуждал, докапывался до метафизических глубин. Ощущалось почти физически, как тяжко ворочается в нём мысль. Как будто металл выковывается.
В девяностых принёс он в журнал «Москва», где я в ту пору заведовал отделом литературы, рассказ.
— Вот моя проза, читай. «Николай и Мария». Деградирую. От поэзии — к прозе. Стихи — это как-никак полёт. А проза — ходьба с глиной на подошвах… Помнишь у Пушкина: «Года к суровой прозе клонят…» Тут ключевое слово — «клонят». Пушкин случайных слов не употреблял. От поэзии к прозе — это движение не в сторону от чего-то к чему-то, а буквально — сверху вниз. С высот на низину, с небес на землю…
Кузнецов очень серьёзно относился к символу.
Когда-то в ранней юности, ещё до Литинститута, я три курса проучился в университете на факультете журналистики. Литературу у нас преподавала добрая и наивная старушка. Имя-отчество не вспомню, но фамилия у неё была славная — Ромашка. Мы ржали, когда она пыталась объяснить нам на лекции, что у Исаковского «высокий крутой берег», на который выходила Катюша, символизирует высоту нравственных идеалов советской девушки… Но ведь это так и есть! Приходится признать, что мы были в ту пору циничными недоумками. Уверен, что Кузнецов изначально был бы на стороне Ромашки.
Припоминаются кое-какие его высказывания, брошенные как бы вскользь, в процессе разговора. Но всё это было, конечно, обдумано заранее.
«Твардовский неполноценный поэт. У него нет любовной лирики».
«Ахматова высказалась в том смысле, что если бы Маяковский погиб году в восемнадцатом, то остался бы в истории как великий поэт. На самом деле это больше относится к самой Ахматовой. Всю жизнь занималась бабьим рукоделием, плела кружева…»
«Евтушенко сочиняет рифмованные фельетоны…»