Звать меня Кузнецов. Я один.

Всё произошедшее в октябре 93-го года ярко отразилось и лично на моей судьбе. Через несколько дней после чудовищного расстрела Парламента следователь Пустовалов по указу прокурора вновь «открыл» моё, давно закрытое «дело» (Проханова обкладывали со всех сторон). Но, слава Богу, и друзья были. Письма в мою защиту и поддержку кроме родной газеты написали редактора «Нашего современника», «Литературной России», «Русского Собора», «Народной газеты», «Палеи», председатели Союза писателей России и Москвы, писатели Виктор Розов и Владимир Солоухин…

И вдруг, как-то вечером прихожу домой, раздаётся звонок телефона. Снимаю трубку: «Это Кузнецов. Сергей, я слышал у тебя проблемы… В общем, я тут кое-что написал. Немного, но, думаю, хватит. Скажи, на чьё имя надо писать?..». Я чуть не заплакал, был очень тронут. Думал, ему не до этого, — ходит весь погружённый в свои мысли о вечном, нетленном. А ведь узнал, в тяжёлую минуту не поленился, не побоялся — написал. Да ещё и нашёл для меня тёплые, высокие слова, назвав меня «поэтом, одним из интереснейших в своём поколении».

10

Весна 1994 года.

У меня наконец-то вышла полноценная книга стихов, изданная по тем временам просто шикарно — с цветной обложкой. (Помог в издании Московский международный фонд содействия Юнеско. И лично — Зураб Церетели.) Я весь на подъёме, настроение хорошее. На службе в газете тоже всё отлично: сделал несколько интересных интервью. Напечатал в «Завтра» и других изданиях более десятка подборок стихов, обо мне написали Тряпкин и Примеров в «Лит. России». В общем, жизнь складывалась. К тому же благополучно и окончательно завершилась моя эпопея с Бутырской тюрьмой.

Не бывает худа без добра. Жена меня до этого много раз спрашивала, почему у меня столько стихов о любви, а ей я не посвятил ни одного… Я всегда отвечал, что ведь она рядом, я её очень люблю и у нас всё хорошо. А стихи рождаются страданием, переживанием. Вот и накаркал… За этот «Бутырский» месяц, в переполненной ворами и убийцами камере, где мы, не блатные, спали по очереди на одной шконке (кровати) три человека, я написал десять стихотворений о любви, посвящённых моей жене. Их тут же опубликовали газета «Завтра» (пока я ещё находился в Бутырке), «Московский вестник», «Московский железнодорожник», «Наш современник» и другие издания.

Так вот, циклом любовной лирики «У меня на тюрьме» и открывалась моя книга «Ангел в окровавленной слезе». Я с удовольствием дарил книги своим друзьям, сослуживцам, коллегам-поэтам и т. д.

И вот как-то около редакции, а она располагалась тогда в СП России, я столкнулся с Кузнецовым. Он стоял у открытого окна под лестницей и как-то сосредоточенно-рассеянно (первое — по глазам, второе — по движению рук, стряхиванию пепла) курил. Он был хмур, может быть, не здоров. Я, забежав в редакцию, взял из стола книжку, радостно её подписал и пошёл к мэтру. Он, беря книгу, лукаво улыбнулся и произнёс неторопливо: «Книжки во всю издаёшь, а вот у Тряпкина книжки давно не выходили…». Я как-то растерялся, не зная, как на это реагировать. И молчал. Кузнецов постоял, помолчал тоже и, видимо почувствовав некоторую неловкость, примирительно сказал: «Да ладно, ладно, это я так, — и, уже открыв книгу, добавил: — К тому же у тебя тут предисловие Тряпкина…». И вдруг удивлённо-возмущённо: «А это что за название раздела у тебя — „У меня на тюрьме“… Разве это название для настоящего поэта?! Ты что, уголовник?». Я «остолбенел», потом начал объяснять, что это, кроме всего прочего, образ нашего времени и т. д. На что он глубокомысленно, как всегда, заявил: «Не лги себе! У поэта не может быть такого названия. Разве Есенин или Блок могли так назвать книгу?.. Уголовник…». И как-то безнадёжно, махнув на меня рукой, поэт неторопливо удалился.

11

Апрель 1994 года.

Идём с женой от метро «Краснопресненская» к ЦДЛу. Вечер, темно, холодно. Перед Садовым кольцом встреча. Юрий Поликарпович. В пальто, без шарфа, белая рубашка, расстёгнутый ворот. Ветер развевает волосы. Как всегда, сосредоточен. Я дёрнулся к нему, но он уже увидел меня. Остановился и спокойно заговорил: «Всё нормально. Мы тебя приняли. Поздравляю. Ты член Союза… — Потом помолчал и добавил: — Были какие-то против, говорили, зачем нам люди из газеты „Завтра“, к тому же скандал этот с тюрьмой… Но я сказал, что главное — поэзия. А ты — поэт. И мы победили. Документы получишь в Московской писательской организации… Ну, пока…». У меня было впечатление, что он хотел ещё что-то сказать, но он промолчал, чуть-чуть ещё постоял, глядя на меня каким-то удивлённо-насмешливым взглядом. И пошёл — тревожный, замкнутый, сосредоточенный…

12