Звать меня Кузнецов. Я один.

Самойлов (наст. фамилия Кауфман) Давид Самойлович (1920–1990) — поэт из плеяды фронтового поколения, которого очень высоко ценила Анна Ахматова. Ещё в 1939 году он вошёл в поэтическую компанию Павла Когана, Сергея Наровчатова, Бориса Слуцкого и Михаила Кульчицкого. Но после войны его долго не печатали — якобы за формализм. Первую книгу «Ближние страны» Самойлов выпустил лишь в 1958 году.

Критик Станислав Рассадин считал Самойлова поэтом двадцать первого века. Он уже в 2005 году утверждал: «Самойлов с его лёгким дыханием, с его „конструкцией“ при жёсткой трезвости „Струфиана“ или „Последних каникул“, с его выходом на простор истории, несродным герметичности Бродского, — вот он, настаиваю, поэт…»

Главная тема поэта и есть «путь-дорога», «поиск — движение». Но хотя направление («край света») задано, надо уточнить сперва «начальные условия» задачи. Система отсчёта у Кузнецова — это прежде всего два полюса: Дорога и Дом; разность потенциалов рождает поэтический ток. Дом — символ слияния с окружающим, пожизненная любовь, «почва». Причём не буквально: «Вот моя деревня, вот мой дом родной». Нет, для Кузнецова Дом — это шире, это, главным образом, детство, память о «непочатых годах», о «днях моей мечты», да ещё до того отфильтрованная в толще времени память, что сделалась она чем-то вроде нектара, вызывающего видения: «Прямо передо мной — молочный, свежеснесённый, в пуху ещё шар земной». Определение не очень конкретное, но эта обобщённость, символичность вообще свойственны Кузнецову: и жуки, собаки и трава, стрекозы, воздух, пауки, цветы и синева…

Ким Хадеев

(«Дружба народов», 1975, № 3).

Хадеев Ким Иванович (1929–2001) — критик. Его считали диссидентом. Власть дважды (в 1948 и 1962 годах) бросала исследователя в тюрьму. Первый раз он взбунтовался против партийного режима и Сталина. Получив второй срок, исследователь попал во Владимирскую тюрьму, где очень скоро сдружился с Юлием Айхенвальдом. Позже он сошёлся с Львом Аннинским, который, собственно говоря, и спровоцировал его на написание статьи о стихах Юрия Кузнецова для журнала «Дружба народов».

В годы застоя Хадеев выживал за счёт того, что писал лжеучёным диссертации на самые разные темы — от психиатрии до юриспруденции.

Я готов согласиться: то, что делает Ю. Кузнецов, в каком-то смысле можно назвать стремлением к эпосу. Он пытается не просто выразить себя, но ввести в свои стихи объективный мир, передать читателю ощущение его самодовлеющего, хотя в то же время и неотделимого от поэта бытия. Но я поостерёгся бы употреблять термин «эпизация». Уместнее говорить об «объективизации» или «бытийности». Именно о «бытийности лирики» следует говорить, если иметь в виду стихи Ю. Кузнецова. У него не соединяются лирика и эпос, у него объективное бытие вживается в лирику, отчего лирика нисколько не перестаёт быть лирикой. Это было характерно и для Заболоцкого и для Тютчева — любимого, кажется, поэта Ю. Кузнецова.

Вадим Кожинов

(Из диалога с Ал. Михайловым, «Литературное обозрение», 1976, № 1).

Сейчас много пишут о Кузнецове, называют его «главной надеждой» поэзии. Всегда есть что-то настораживающее в таких авансах. Однако в случае с Юрием Кузнецовым авансы вроде бы оправдываются. От произведения к произведению он растёт, совершенствует своё незаурядное поэтическое дарование. Мне нравится его сосредоточенность, власть одной думы во всех его стихах и поэмах. Он не разбрасывается, не гоняется за модой.