Зверь из бездны

Отчим взревел от обиды и метко запустил в Бернадетту обглоданным мослом. Кость угодила матери прямо в глаз, и теперь уже она завыла от боли. Но тотчас же опомнилась и вцепилась Папильону в редкие седые космы. Загремела упавшая на пол посуда. Мальчик поспешно отвернулся, чтобы не видеть опостылевшей сцены, которая с завидным постоянством повторялась с тех пор, как местный кюре обвел вокруг алтаря вдову печника Бернадетту и рыбаря Папильона. В каждодневных сражениях между матерью и отчимом, как ни странно, всегда побеждала хлипкая на вид Бернадетта. А мальчик уже знал, что Папильон не упустит случая отомстить свидетелю своего позора и сполна выместит на нем собственное бессилие перед супругой.

Над очагом булькал чумазый, словно душа грешника, котел, в котором варилась на завтра голова ребенка. Его вчера притащил откуда-то Папильон, еще живого, и он очень жалобно плакал, умоляя не убивать его. Возле камелька ползала на коленках прозрачная, словно призрак, девчушка пяти лет. Клоди, сестра. Странно, как ее еще не сожрали отчим с матерью. Может, потому что есть там, если прикинуть, было почти что нечего. Скорее, сначала съедят его, Жана, крепкого парнишку двенадцати лет. Хотя до сих пор ему везло: Папильону пока что удавалось отлавливать двуногую дичь в количестве, достаточном для поддержания жизни не только этого жирного борова, но и Бернадетты. Даже Жану и малышке Клоди кое-что перепадало. Обычно дети хлебали жирный наваристый бульон, оставшийся после человечины: Клоди – тихо и отрешенно, а Жан – пополам с горючими слезами, которые он проливал по безвинным жертвам Папильона.

Варево в котле вскипело, и часть его с шипением пролилась на дрова. Внутренность землянки наполнилась густым вонючим паром. Несколько угольков выпали из очага и весело покатились по полу, а затем замерли, светясь сквозь пар, будто волчьи глаза в тумане.

Клоди оставила древнюю как мир игру в дочки-матери («дочкой» служила ей завернутая в старую тряпицу дохлая крыса без хвоста) и подошла к мерцавшему угольку, осторожно ступая босыми ножками по земляному полу да приговаривая:

– И изрек святой папа Иннокентий Третий: «Что же такое человек, если не грязь и пепел?». Душа человеческая есть крепость, осажденная демонами, гарнизон коей держится из последних сил. Точное число злых духов есть сто тридцать три миллиона триста шесть тысяч шестьсот восемь. Они повсюду и везде… Вон, вон сверкают глазища окаянных! Сколько уж я их погасила, а все не уймутся демоны! Вот я вас!

С этими словами ребенок принялся тушить босой пяткой тлеющие угольки. Даже сквозь вонь людоедского варева явственно запахло паленым мясом.

– Ты что делаешь, Клоди, опомнись! – вскричал Жан, оттаскивая сестренку от очага, в который она чуть было не шагнула босыми ножками.

Мать с отчимом тем временем угомонились, и вскоре отяжелевший от обильной трапезы людоед басовито захрапел, а вслед за ним засвистела носом и Бернадетта. День давно уже стал для любителей человеческой плоти ночью, а кромешная ночь превратилась в светлый день.

– Жан… – тихо прошелестела губами в темноте землянки Клоди.

– Чего тебе? – недовольно прошептал в ответ мальчик. – Дай поспать!.. Пятки-то болят, поди? – поинтересовался он уже более мягко.

На некоторое время темнота хранила молчание.

– Беги отселе… – наконец прошелестело во мраке, будто опал листок с безвременно засохшего деревца.

Глава 3

Рыцарь на черном скакуне

Как жители целой деревни стали людоедами, как Жан со своей сестрицей чудом избежали участи быть съеденными собственной матушкой и как дядька Папильон получил совсем не то, на что рассчитывал.

Есть людей в деревне Оппидум начали не сразу и не все.

Первая вспышка каннибализма случилась весной 1430 года – той черной весной, когда бургундцы захватили в плен героическую девицу Жанну д’Арк при осаде Компьена. Началось все с того, что у старика Ксавье, который вывозил деревенскую бочку, не стало работы, ибо благочестивые оппидумцы почти перестали наполнять канавы на задворках своих жилищ по причине постоянного недоедания. Не стало работы – не стало и тех жалких грошей, что давали ему односельчане. В конце концов обезумевший от голода Ксавье съел свою дочь – старую деву Мадлон. Ее обглоданный костяк нашли потом в той самой деревенской бочке, куда закинул его насытившийся людоед.

И тут всех словно прорвало. Отцы стали пожирать своих детей, сыновья – матерей, домохозяева – служанок и садовников. Господин не был уверен в слуге, слуга в господине, и кто кого мог, кто кого был сильнее, тот того и ел. Лишь вмешательство местного прево, нагрянувшего в Оппидум во главе сильного отряда, положило конец кровавому разгулу.