Зверинец

Исчезла благообразная старушка с зализанными седыми волосами. Вместо нее Кашину недобро улыбалась всклокоченная ведьма с бездонными провалами пустых глазниц. И наконец поняв, что сейчас будет, Юра закричал что было мочи, изогнулся всем телом, стараясь вырваться, выскользнуть, отбиться. Вскрикнула от боли предательница Люся, когда в плечо ей угодила рифленая подошва кроссовки. Растерянно охнул Михаил Матвеевич, не ожидавший удара затылком. Взволнованно заверещал мерзавец Коленька.

Но было уже поздно.

Семейство Лехтинен, подобно воинам, тараном высаживающим ворота вражеского замка, с разбегу влетело на земляной холм. На секунду Юра завис над ямой. Всего на секунду. И этого времени хватило ему, чтобы увидеть…

…что яма не имеет конца, она тянется вниз, насколько хватает взгляда, и даже солнечные лучи бессильно умирают, так и не достигнув ее дна…

Чтобы почувствовать…

…что под мягким запахом свежей сырой земли прячется гниль и тухлятина, как запах пота прячется под химическими ароматизаторами дезодоранта…

Чтобы услышать…

…как где-то на дне, в самом низу, воет рыщущая во тьме ведьма с вытекшими глазами, воет и визгливо хохочет в радостном ожидании…

Пытаясь остановить неминуемое падение, Кашин широко раскинул руки и ноги, в надежде зацепиться за могильные стены. Но внезапно понял, что расстояние между ними исчисляется десятками, сотнями, тысячами километров, и никак не достать, и никак не удержаться. И будто это понимание обрезало последнюю ниточку, чудом державшую его в воздухе: Юрка рухнул прямо в беспросветную тьму. Навстречу безумному смеху и голодным всхлипам.

Некоторое время семейство Лехтинен переводило дух, старательно не замечая полных ужаса криков, несущихся из-под земли. Упершись ладонями в колени, Михаил Матвеевич шумно дышал, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Его дочь с сожалением разглядывала земляной отпечаток кроссовки на своем белоснежном топике.

– Ох, как же меня это утомляет, – устало прикрыла глаза Ираида Павловна. – Ненавижу родительский день.

– Так надо было дома остаться и не ехать никуда! – внезапно вскинулась Люся. – Чего мы сюда каждый год приезжаем? Скоро ни одного нормального пацана в городе не останется – всех бабке скормим!

– Не бабке, а баабушке! – встрял Коленька.

– Ага, не ехать… – Глазки Ираиды Павловны испуганно забегали. – Спасибо, один раз уже попробовали.

– Не спорь с матерью! – пресекая дальнейшие пререкания, отрезал Михаил Матвеевич. – Ты тогда еще младше Коленьки была, совсем ни шиша не помнишь. Нельзя не ездить… нельзя. А и не брать их если, что тогда? Кого бабке оставлять будем? Тебя? Маму? Или, может, Кольку ей сбросим? На кого Хугин укажет, а?

Не решаясь перечить отцу, Люся спрятала глаза. И все же, стараясь оставить последнее слово за собой, раздраженно бросила:

– И стоило тогда комедию ломать? Сразу бы его бабке отдали, так уже бы сто раз назад вернуться успели.

– А вдруг бы в этот раз не взяла? – отрешенно пробормотал Михаил Матвеевич. – Нельзя сразу… Не по-божески как-то.

– А держать детей в душной машине на такой жаре – это по-божески? Меня, между прочим, на турбазе заждались уже, наверное!

– Да кому ты там нужна, шалава крашеная? – по-взрослому зло съехидничал Коленька.

– Ах ты ублюдок мелкий!

Люся удивленно округлила глаза и попыталась отвесить младшему брату подзатыльник, но тот проворно перехватил руку, с неожиданной силой отведя ее в сторону. Глядя прямо в глаза девушке в два раза выше и больше него самого, он предостерегающе покачал головой, и Люся, вывернув покрасневшее запястье из стальных пальцев брата, поспешно отошла в сторону. Коленька проводил ее тяжелым взглядом, в котором еле видной искоркой мерцала победная ухмылка. Он вперевалочку подбежал к матери, дернул ее за руку и противно загундосил:

– Ма-а-ам, я пися-а-ать хо-чу-у-у!

– Пап, поехали уже… – согласилась Люся, потирая запястье.

– Да, Мишенька, правда, поехали домой, а?

Стоящий на краю могилы Михаил Матвеевич встрепенулся, услыхав свое имя.

– И то верно. Старую проведали, можно и домой. Давайте-ка, раньше начнем – раньше закончим… раньше дома будем.

Сбросив гипнотическое оцепенение, навеянное бездонной земляной ямой, он подошел к багажнику «Волги» и вынул оттуда большую лопату с широким лезвием. Следом на свет появились две лопаты поменьше – для женщин. Последним из багажника был извлечен небольшой металлический совок на длинной ручке. Маленький Коленька очень любил чувствовать себя частью большого семейного дела.

Момент истины[1]