Звериное царство

Серж садится в «ниву», поворачивает ключ в зажигании и осторожно подает задним ходом к сараю мимо проржавевших автомобилей со снятыми двигателями, стиральных машин без барабанов, велосипедов, через которые проросла трава, и гниющих детских колясок. Почуяв приближение человека, собаки начинают бесноваться, Серж хлопает по карманам в поисках фляжки, запрокинув голову, выпивает последний глоток и бросает ее на соседнее сиденье рядом.

Он думает о поле, где они нашли отпечаток копыта Зверя, о широкой ладони отца с длинными черными ногтями, которой он накрыл след, как будто хотел унести с собой толику земли-кормилицы и напомнить сыновьям, сколько в нее вложено труда. – Как подумаю обо всех принесенных жертвах… В детстве, когда Анри вел одного из них на поля, детские пальчики прятались в разлапистой отцовской руке.

Смотри внимательно. Ему больно по твоей вине.

Разве он не дал им все необходимое мужчине, чтобы сохранить свою честь и выжить: мужество, силу характера, стойкость, дисциплинированность? Ну да, он не всегда бывал справедлив, но какому родителю – отцу или матери, любому взрослому – под силу воспитывать отпрыска, не делая ошибок? Вот и Серж не справился. Проявил трусость, самоуправство, лукавство и недостойное поведение по отношению к Жюли-Мари и Жерому, так с чего бы ему осуждать Анри? А ведь осуждает, вспоминает причуды отца и все связанные с ним неприятные моменты – прекрати, или получишь так, что слез не хватит

… Нет, Серж не имеет права упрекать отца за то, что тот оказался не на высоте его ожиданий, ведь он добровольно обрек себя на одиночество и воспитывал детей, как умел.

Серж не поручился бы, что тот момент у свинарника был реальным. Он не знает, на самом ли деле видел, как отец грозит Жоэлю, а тот трясется от страха и вытирает слезы рукой, испачканной в крови поросенка, которого Анри заставил брата убить. Воспоминания Сержа зыбки и отрывочны, это скорее апокрифы, аберрация. Нужно подвести черту под детством, все стереть, убрать эту территорию с карты, но она не желает исчезать и всплывает – на манер Атлантиды, – как только случается нечто вроде побега Зверя…

Серж выходит из машины, хлопает дверцей, огибает «Ниву» и открывает багажник. Идет к псарне, выбирает двух легавых и сажает их во внедорожник. Пересекает двор и видит вышедшую из дома Жюли-Мари. Под белой футболкой нет лифчика, в глубоком вырезе колышется молодая упругая грудь.

– Куда собралась? – недовольным тоном спрашивает он.

– Хочу прошвырнуться…

– Рано утром? Что за новая мода – весь день где-то таскаться?

– Здесь мне делать нечего…

– Как это – нечего? Ты помогла матери?

На лице Сержа появляется ожесточенное выражение. Он знает, что быстро пьянеет и становится нехорош даже с дочерью, но она его не боится, а с некоторых пор не скрывает враждебного отношения, которое он не решается отнести на счет переходного возраста. Когда-то Жюли-Мари была замкнутым печальным ребенком, но отца обожала, а теперь он видит в ее черных глазах только упрек.

Серж не знает, как поступить. Может, расставить все по своим местам и не позволять дочери обвинять его, пусть молча, в душе, в болезни Катрин? Жюли-Мари злится, считает его никчемным человеком, не способным помочь жене и перекладывающим заботы о ней на других. Она не понимает, почему отец впал в немилость, но не восстает против остракизма. Не исключено, что Габи настраивает дочь против отца, наговаривает на него – отказывается положить Катрин в больницу из страха, что она сбежит.

Серж не решается говорить с Жюли-Мари о клинике, где теряла разум ее мать, сидя в кресле среди дебилов, сумасшедших, парий, всех, кто уже не всплывал на поверхность. Не рассказывает, как Катрин цеплялась за его рукав и странно низким голосом умоляла забрать ее домой, а в уголках губ выступала белая пена. Серж щадит свою малышку – ей ни к чему знать, что у матери на руке был пластмассовый браслет с фамилией и номером истории болезни, напоминающий бирку на большом пальце ноги трупа, лежащего в морге, или медальон на шее собаки-потеряшки.

– Как она сегодня? – спрашивает он.

– Не знаю… Как обычно… То есть не лучше.

– Ясно… – Серж качает головой. – Не рви себе душу, сама знаешь, как это бывает… Скоро станет полегче.

– Наверное… – отвечает Жюли-Мари.

Она не смотрит на отца (Серж понимает, что девочка учуяла запах виски), разглядывает что-то у себя под ногами, ковыряет землю носком «стукалок». Сержу кажется, что он сейчас захлебнется горечью родительской неудачи, осознанием бесполезности прожитой жизни. Какая-то высшая сила отнимает у него Жюли-Мари и мгновенно уносит далеко-далеко, в параллельное пространство метрах в четырех от реального. Оно огромно, безразмерно, напоминает расширяющуюся вселенную, а он не способен удержать ее.