Зверобой

Сначала он просто шел, а потом сорвался и побежал, как будто можно убежать от того, что уже случилось, а дорога вертелась под его ногами, как железная тарелка для тренировки вестибулярного аппарата. Ему казалось, что он кричал, кричал в надежде, что кто-нибудь оглянется и спросит, что с ним. Но никто не оборачивался – некому обернуться. Он бежал по следам, толкал их в спины, но никто не обращал на него внимания. Они шатались и падали молча. И вдруг он понял, что это столбы – серые, бетонные прямые столбы, фонарные и не очень, – он бежал вдоль железной дороги. Ему хотелось рассказать кому-нибудь, что он не прав, ошибся и теперь ему нужно очиститься, высказать, выдохнуть, вымолить, извиниться. Но вокруг никого. Он хотел сдаться, но некому было его пытать.

Когда он без четверти пять добрался до дома, за окном гремела баками первая мусорная машина. Демьян зажмурился и попытался вспомнить в деталях вечер, но не смог – он не помнил ничего, кроме кислого привкуса собственной крови. Он завернул на кухню и выпил воды из чайника, замер и прислушался к ночному воздуху – тот жужжал и бился в электронные часы.

32. Жало

Ольга напряженно листала ленту, убегая все дальше и дальше от Марьяны. Вниз, вниз, вниз. Как бы проскроллить в другую вселенную, чтобы ее фотографии не попадались на глаза. Даже тетрис уже не спасал. Ночью сын пришел домой пьяным, Ольга никогда не видела его пьяным, и, кстати, никогда не видела его с девушкой – это тревожило.

Очень хотелось рассказать об этом Марьяне, но она ведь дала слово ни о чем ей больше не рассказывать.

«Нам нужно просто остановиться, – повторяла Ольга как мантру. – Это все никуда не ведет».

Будто она знала, что куда ведет на самом деле.

Ян на другом конце света скроллил ленту в полнейшем ужасе в поиске упоминаний прошедшей ночи.

Марьяна утром обнаружила его на диване в гостиной, он лежал в окровавленной рубашке и ботинках, а на лице у него сиял внушительных размеров синяк.

– Хорошо отдохнул? – спросила Марьяна, когда он с трудом разомкнул глаза.

– Нормально, – отозвался он, разглядывая то, что осталось от рубашки за бешеные деньги. – Девочки встали?

– Твое счастье, что нет, – огрызнулась Марьяна. – Иди в ванную, пожалуйста, сделай что-нибудь со своим лицом.

Демьян послушно побрел в ванную, сжимая в руке телефон. Он боялся даже разблокировать его, как будто в образовавшуюся щель сразу же польется разоблачение, утопив его с головой.

Но ленты были спокойны, как берег океана в отлив.

Он выдохнул, подумал, что Мэй все уладила, даже хотел написать ей, но потом эту мысль отмел – не нужно лишний раз будить лихо. Пронесло, и слава богу.

Но не пронесло.

К обеду пришло уведомление. Он был дома, сослался на болезнь и в университет не пошел, боялся встретить Мэй, Быка, осуждение. Цепенея, он поднес телефон к лицу, и экран отозвался – сначала фото: он и Мэй, близко, его рука на ее бедре, она обвивает его шею, его лицо плохо видно – спасибо ее волосам. Следующее фото – и сомнений не остается – его видно четко, он и Мэй целуются, даже значок «лучший преподаватель» прекрасно виден. Жаль, что на ней нет ленты «лучшая студентка» – случился бы мэтч. Подпись к фото была еще хуже: «Если вы не поняли – это наш препод по социальной антропологии. Видимо, в учебных целях он лапает свою студентку, мою однокурсницу. Ей 20. Пиздец харассеру!!!»

И понеслись водопадом репосты. И комментарии. Они множились, как личинки комаров. Демьян вспомнил, как Марьяна рассказывала ему, что комары неистребимы, потому что размножаются так быстро, что человек просто не поспевает следом.

«Где кнопка “врезать”?»

«Когда я вижу такие сообщения, думаю только одно: окей, еще один мудак».

«Вот бы его уволили и больше не допустили до работы».

«Каждая тварь, пользующаяся властью в целях насилия, должна быть уничтожена».

«Отменим еще одного. Хотя его и так никто не вспомнит».

«Злость. Злость. Злость».

«Держись, крошка. Стремно быть жертвой, но быть этим мужиком сейчас еще хуже!»

Демьян не мог больше читать. Швырнув телефон, он пошел к бару и налил себе абсента. Умирать – так с музыкой, решил он и включил на колонке The Cure на полную громкость. Лег на пол и заплакал. Как маленький мальчик, бегущий через поля навстречу огню, который подбирается все ближе и ближе к деревянному домику на дереве. Огонь пожирает золотую траву, оставляя за собой черный выжженный след, как будто кто-то большой лижет Землю, а она тает мороженым.

Где бы я ни был с тобой – я чувствую себя как дома.