Звезда Гаада

А я ощущала необычайную лёгкость: голове без длинных тяжёлых волос стало намного удобнее. К тому же, примерно к такой стрижке привыкла в моём родном мире.

На моё любимое озеро мы шли в молчании. Парней, нёсших покрывала, даже перестали интересовать мои ноги. Наверное, они испытывают примерно то же самое, что и я, когда мой двоюродный брат, прятавший свои очаровательные густые длинные сильные вьющиеся тёмные волосы в «хвост», вдруг обстригся налысо, сменил свои драные джинсы и футболку на кожаные штаны и куртку. Уж как ни дорог мне был мой молодой родственник, как ни любовалась им прежде, а после такой разительной перемены как будто даже охладела, словно он вдруг стал чужим, отдалился от меня. Впрочем, мы и виделись то не часто, только летом, на даче его родителей, куда нас иногда приглашали.

Купание мои нервы не вылечило, хотя накидка усердно скрывала лишние очертания, да и в воде двигаться не слишком мешала. Я выплыла на середину озера, и то ли из-за холодного ключа, то ли от нервов у меня свело ногу. И если бы не быстрая реакция друзей, то на тот свет бы я попала быстрее Тайаелла.

Потом мы уныло сидели на берегу, кутаясь в покрывала. Вода больше не могла нас соблазнить, хотя она заманчиво блестела в солнечных лучах, манила нас своей прохладой. Долговязый тяжело вздохнул, растянулся на берегу, прикрыл глаза и, кажется, уснул. Может, ему просто стала противной моя физиономия в обрамление коротких неровных прядей, в которые превратилось былое великолепие.

Какое-то время мы с рыжим любовались водой. На меня Карст упорно не смотрел. Не то сердился из-за моего поступка, не то содрогался от того, во что я превратилась, не то обиделся, считая мою стрижку знаком величайшей жертвы в честь обречённого пленника, самовольное уничтожение своей красоты, дабы больше другие на меня не заглядывались и замуж не звали. Хотя у меня было ощущение, что его мучают все эти чувства: и ревность, и обида, и гнев, и отвращение, и ужас.

— Хотя бы о родителях подумала! — не сдержался друг, — За что им срам такой? Будет у них дочь острижена, как какая-нибудь жуткая преступница! Ладно бы кто в подворотне или безлюдном месте подкараулил, косу отхватил, чтоб нагадить красивой девушке, чтоб её другие замуж не брали, может, из мести, так нет же: сама себе волосы отхватила!

Отвечаю тихо, так, чтоб Тая не разбудить, хотя у меня появилось стойкое ощущение, что он только притворяется:

— Не волнуйся, у меня на родине девушки и женщины носят волосы разной длины. Могут как у тебя обстричь, но их от этого уродинами не зовут.

Парня передёрнуло от ужаса. Он проворчал:

— Какое счастье, что я родился в Тайриэлле!

Потом у меня появилась одна коварная мысль. Жестами объяснила мою задумку Карсту. Тот кивнул, скинул одеяло, встал около пленника, ухмыльнулся, взмахнул рукой. Тая мгновенно занесло песком, по шею. Он испуганно открыл глаза — выходит, не спал — попробовал вскочить, да не тут-то было! Переместиться он додумался не сразу, когда меня и рыжего уже след простыл. Правда, мы хихикали и ржали, как ненормальные, потому найти нас раздосадованному парню было не сложно. Сначала зашуршало в кустах и послышалось ойканье Карста, потом Тай появился в шаге за моей спиной и больно дёрнул меня за волосы. Я оскорбилась и пообещала его побить. Не то ему этого хотелось, не то он слишком верил в свою скорость: вместо того, чтоб переместиться, побежал от меня. Или друг хотел меня развеселить?

Уверившись, что долговязый теперь носится по лесу и по берегу для своего удовольствия, предложила ему поиграть в догонялки. Мы разыскали Карста, потом втроём с воплями носились по Чёрной земле, повергая в ужас или в глубочайшее недоумение всех, кто нам встречался.

Уже где-то в гуще папоротников я увидела спешно уползающий в сторону от нас змеиный хвост. И с диким визгом ринулась на Тая. Пока я стояла, крепко его обхватив, Карст шуровал палкой по папоротникам, проверяя, уползла ли гадина. Рыжий был очень мрачным. А Тай, когда я от него отлепилась, обнаружился как будто счастливым даже. Ах да, я ж ему нравлюсь. А тут такой повод побыть мною обнимаемым. Он бы, наверное, и змеюку ту обнял от благодарности, если бы она нам ещё раз попалась.

И потом мы носились, минуя все возможные папоротниковые заросли. Но Карст клялся, что эта змея единственная из имеющихся на Чёрной земле. Мне хотелось ему верить. То ли, потому, что доверяла. То ли потому, что мечтала наступить на настоящую, ядовитую — и отмучиться сразу. Надеялась, что змея будет добрее моей совести. Но, увы, надо было наступить на змею сразу, а я сразу не додумалась.