- Но ведь замечательно получилось! - говорю ему. - «Только мне это не страшно, и в кино я удеру!»
- Нам с тобой замечательно, а для знающих людей - дребедень, ерунда на постном масле! Слушал я вчера вечером по радио литературную передачу для школьников, а в ней как раз настоящий поэт разбирал стихи ребят: какие подходящие, какие никудышные… Один ученик в письме выхвалялся, что его стихи Маяковский или сам Пушкин похвалил бы! Но поэт, который вёл передачу, раскритиковал его стихи. Слушал я и готов был сквозь землю провалиться! У меня уши горели так, будто их Пушкин с Маяковским надрали мне!…
- Но ведь поэт ругал того мальчишку, а не тебя, - говорю ему. - Почему же тебе-то жарко стало?
- Потому что мои стихи точь-в-точь такие же, как у него!
У меня:
У него:
У меня:
У него:
Белиберда! - в сердцах махнул рукой Генка.
- Так это тебя по радио за уши-то отодрали? - обрадовался я.
- А ты что думал?
- Я думал, что помешался от переутомления, когда целый день писал поэму в своём рабочем кабинете.
Генка только поморщился с досады. Потом со злостью сказал мне:
- Я думал, что у меня талант проявился, а это ещё не талант, а вовсе…- Он строго посмотрел на меня: - Смотри про мои стихи ни гугу! - И показал мне кулак. - Молчок! Понял?
Я ударил себя в грудь ладонью и сказал:
- Могила!
Такую клятву давать я у Генки научился. Она означает: «Никогда никому ни за что на свете не скажу!»
Про свой сон я не стал ему ничего говорить. Зачем зря человека расстраивать?
И мы по тропинке гуськом пошли дальше. Прошли так молчком шагов сто или немножко побольше, и Генка, не оглядываясь на меня, будто самому себе под нос пробурчал:
- Хорошо, что я вчера ту передачу по радио прослушал, а то бы тоже стал считать себя настоящим поэтом. - Потом оглянулся на меня и добавил: - Чтобы писать стихи, задатка таланта мало, нужны ещё и большие знания. А у меня знаний-то пока всего кот наплакал. Вот подучусь, тогда посмотрим… Но сейчас - помалкивай! Ясно?
Я сказал:
- Ясно.
Только мне от этого «ясно» стало грустно. Стихи писать Генка теперь вряд ли станет. И своего знаменитого поэта у нас в селе теперь никогда не будет.
«Школа механизации»
Ураа-а-а! Занятия в школе кончились, я перешёл в пятый! И никаких заданий мне на лето ни по русскому, ни по арифметике не дали. Вывели за год чистые тройки!
Учителям была со мной целая морока - так говорила маме её подруга, учительница немецкого Эльза Эдуардовна. Учителя не знали, что им со мной делать: перевести меня в пятый или дать мне задание на лето? Судили, рядили и всё-таки решили перевести в пятый без всякого задания.
Генку с пятёрками да четвёрками перевели в шестой класс без разговора.
Вот бы мне так учиться! Я от счастья, наверно, под потолок бы подпрыгнул. И мама обрадовалась бы прямо не знаю как!
Но у Генки никто не радовался и под потолок никто не прыгал, а только и знают все ворчат на него: «Вот неугомонный… Опять наш неугомонный… Куда запропастился неугомонный?»
Сам Генка своим пятёркам да четвёркам тоже не очень радуется. «У меня есть дела поважнее», - говорит.
Предбанник теперь был уже не рабочий кабинет, а «школа механизации». В ней Генка изучал трактор. Когда я пришёл к нему, он конструировал (это Генка так говорит) коробку передач и муфту сцепления. Где-то раздобыл всяких рычагов, шестерёнок и теперь собирал их. И меня заставил помогать ему.
- Зачем нам с тобой всё это? - спрашиваю его. Мне неохота было целыми днями торчать в предбаннике и возиться со ржавыми железяками.
- Селу нужны кадры механизаторов. Нам надо ускоренно осваивать технику. Понятно?
Он всегда так спрашивает: «Понятно?» Или: «Ясно?»
- Когда будем учиться в десятом классе, тогда и освоим, - говорю ему.
Генка сразу губы надул.
- Не хочешь - не надо, ведь я тебя не звал сюда, ты сам пришёл. Сиди дома и жди десятого класса, а я на лето уже пойду в штурвальные.
- В штурвальные берут только старшеклассников, - напомнил я ему.
- Ну, в полштурвальные!
- Таких не бывает.
- Не было - так будет! - стоит на своём Генка. - Я окажусь новатором!
С ним лучше не спорить: его всё равно никогда не переспоришь.
Два дня мы корпели и кое-как всё-таки свинтили Генкины проклятые железки. После этого он торжественно вынул из кармана сложенный вчетверо тетрадный листок бумаги и развернул его на столе. На листке по углам были нарисо-ваны кружки и помечены цифрами 1-3-4-2… Были и ещё кружки с другими цифрами.