Звезда и шпага

Кутасов с Омелиным поняли, что дело сделано. На следующее утро армия Пугачёва выступила к Москве.

Глава 14.

Светлейший князь Григорий Потёмкин-Таврический и сержант особого отдела РККА Голов.

– Нельзя. Никак нельзя-с. Они вчерась водочки перекушали изрядно-с, а теперь почивать изволят-с.

Под эти слова князь Потёмкин проснулся. Он накануне, действительно, злоупотребил крепким спиртным и нынче поутру чувствовал себя не лучшим образом. И слово-то какое подлец-лакей выбрал мерзкое «изрядно-с». Не слово – патока. Но кто это требует его, да ещё так рано поутру? Надо подниматься.

Князь дёрнул за шнурок и сладкий лакей, имени которого Потёмкин никак запомнить не мог, мгновенно образовался на пороге.

– Чего изволите-с, ваша светлость?

– Корня моего, – ответил Потёмкин, – умываться и мундир. – Потом подумал и спросил: – Кто там?

– Его высокопревосходительство Никита Иванович Панин, – был ответ.

– Тогда статское платье.

Почёсывая длинные волосы и хрустя горькой редькой – своим излюбленным корнем – Потёмкин проследовал вслед за лакеем в туалетную комнату, а уже спустя десяток минут из покоев в приёмную вышел самый настоящий russische FЭrst. В статском платье с золотым шитьём, при цивильных орденах и шпаге, в белоснежном парике, со слегка припудренным лицом, чтобы скрыть мёртвый глаз – память о давней схватке с братьями Орловыми. Кивнул графу Панину, дожидавшемуся его пробуждения. В руках граф, выглядевший ничуть не менее эффектно – тоже ведь царедворец не последнего порядка и высший чиновник по Табели о рангах – держал увесистую папку, украшенную двуглавым орлом.

– Что это у тебя, граф? – спросил у него Потёмкин после положенных приветствий и пожеланий.

– Доклад государыне, – ответил тот, намеренно умолчав о содержании.

– И о чём же? – Князь пребывал в скверном настроении и не был настроен на придворные политесы.

– О положении дел во внутренних губерниях.

– О маркизе Пугачёве, что ли? – без особой надобности уточнил Потёмкин.

– Именно, – кивнул Панин, – а равно и мои предложения по этому поводу.

– За брата просить станешь, – вздохнул Потёмкин. – А я то при чём?

– Без вашей, светлейший князь, поддержки не смею нести сей доклад государыне.

– И что ж ты там такое написал-то, граф, что государыне отнести боишься? – усмехнулся Потёмкин.

– Михельсон разбит у Казани, – слова Панина падали, словно камни или комья земли на гроб, – Пугачёв скорым маршем движется на Москву.

– Что значит, разбит? – опешил Потёмкин. – Этого быть не может.

– Отчего же, известия проверенные, – он протянул князю папку, – ознакомьтесь.

– Граф, граф, – Потёмкин без сил опустился в кресло с резными ручками, жестом отстранив папку, – что же нам делать с твоим докладом. За такие вести можно и места при дворе лишиться.

– Но они не терпят отлагательств, князь, – настаивал Панин. – Щербатову Первопрестольной не удержать, а с потерей её всё обернётся весьма и весьма…

– Вот именно, что весьма и весьма, – невежливо перебил его Потёмкин, – а как же иначе-то, граф, только что весьма и, непременно, весьма.

– Здесь, – Панин похлопал по папке, – не только сообщение о разгроме Михельсона, но и доклад о положении в армии и губерниях, занятых пугачёвцами, а также непосредственно к ним прилегающих.

– И каково оно? – поинтересовался Потёмкин, без особой надежды в голосе.

– Неутешительные, – ответил Панин, – вы лучше ознакомьтесь, князь, прежде чем я сей доклад государыне понесу.

– Садись уже, – кивнул ему Потёмкин, понимая, что от этой не слишком приятной необходимости ему не отвертеться, и принял из рук графа папку с гербом.

Читал он долго. Очень долго. Иногда по нескольку раз просматривая один и тот же лист. Часто откладывал иные, чтобы изучить отдельно. Вещи, о которых писал в своём докладе граф Панин, были ужасны, фатальны, кошмарны. В общем, как правильно сказал Панин «весьма и весьма». Сложив листы в начальном порядке, Потёмкин вернул папку графу, после чего наугад нащупал серебряный колокольчик и несколько раз звякнул им.

Лакей нарисовался мгновенно. В руках он держал поднос с чаркой водки и несколькими корнями горькой редьки. От водки князь решительно отказался, а вот редьку забрал и отослал лакея.

– Корню моего будешь? – спросил у Панина, а когда тот покачал головой, тут же захрустел ею. – А зря. Исключительно полезный корешок. О твоём докладе сказать можно только одно. Нельзя таких вещей государыне говорить, но и не говорить, тоже нельзя. Если Пугачёв возьмёт Москву, он сможет говорить о себе, как о правителе хорошего куска Империи. Можно сказать, он рассечёт всю страну нашу надвое.

– Он уже это сделал, – мрачно сказал Панин. – Урал и Поволжские губернии уже, можно сказать, не наши. Малороссия, подбиваемая крайне недовольными политикой государыни запорожцами, поднимается и готова примкнуть к чудом воскресшему царю, а так оно и будет, если возьмёт Москву. Ведь именно Первопрестольную многие считают настоящей столицей Империи, а не наш, «господский», Петербург. Про Дон, откуда этот маркиз Пугачёв родом, я вообще молчу, нет смысла упоминать.