Звезда королевы

Одна лишь Евдокия Никандровна не покидала «племянницу», и Мария, в своем горе очистившаяся от таких мелочей, как обида, мстительность и даже страх за свою жизнь, вновь открыла сердце старой даме, стойкость которой и преданность королевской семье в эти страшные и опасные дни всеобщего отступничества не могли не восхищать молодую женщину, всегда питавшую восторженную склонность к людям отважным, способным идти по своему пути без оглядки. Мария слишком хорошо знала, что сердце человеческое может включать в себя доброе и злое, истину и тьму, прекрасное и отвратительное, чтобы осуждать хоть кого-то, тем более немногих свой друзей.

И вот еще что неразрывно объединяло их: ненависть к той кровавой туче, которая плотно закрывала светлое небо Франции.

От смертоносного града один за другим уезжали бывшие подруги и приятели графини Строиловой: принцесса д'Ламаль, Жюли Полиньяк, граф д'Артуа… впрочем, проще было перечислить оставшихся. Разрешение на выезд испрашивало у Национального собрания все большее число народу, но получить его удавалось далеко не всем. В русском посольстве помогали желающим уехать, как могли. По требованию государыни Екатерины Симолин составил списки всех русских, живших в это время во Франции, включая прислугу; таких набралось 32 человека. Их фамилии и род занятий были должным образом зашифрованы и переданы в Россию; однако список, раза в три больший первого, обильно уснащенный вымышленными именами, был передан Монморену для получения разрешения на выезд через Франкфурт, и за Рейн благодаря тем спискам уже перекочевало немало французских аристократов под фамилиями русских поваров, лакеев, горничных. Сами же русские пока почти все оставались еще в Париже — и в их числе, разумеется, Мария, хотя матушка беспрестанно звала ее воротиться. Но здесь, на кладбище Сент-Женевьев, оставался узенький, поросший зеленью холмик, и Мария не могла оторваться от него. К тому же Симолин и Евдокия Никандровна все чаще и чаще обсуждали при ней проекты бегства из Парижа королевской семьи, туманно намекая племяннице, что может понадобиться и ее помощь. Да что она может? Мария только плечами пожимала.

Надеялись и на эмиграцию, которая разбрелась по всем европейским дворам, выпрашивая помощи гибнущей французской монархии. Однако же создавалось впечатление, будто лишь Густав Шведский и Екатерина II искренне обеспокоены судьбой некогда великой державы, негодуя на гидру о 1200 головах, шайку безумцев и злодеев, как они называли Национальное собрание. Даже австрийский император Иосиф, родной брат королевы Марии-Антуанетты, равнодушно взирал на ее судьбу. Не чувствуя еще угрозы своим интересам, европейские государи не только не спешили душить начавшуюся во Франции революцию, но и откровенно злорадствовали, надеясь, что внутренние раздоры приведут к ослаблению ее влияния на международной арене. Да, воистину, только провидение могло предугадать, когда Франция сможет снова занять надлежащее положение среди держав Европы! Уповать стране и королю с королевой оставалось лишь на Бога — да на верных друзей. А их становилось все меньше. Кто уехал за Рейн, кто затаился, надеясь пересидеть грозу в тихом уголке, кто явно изменил своей чести.

* * *

Однажды Мария, ложась спать, нашла в своей постели книгу. Это было странно, ибо она никогда не читала лежа, разве что при болезни; это было тем более странно, ибо книга называлась «Опасные связи». Найди она меж подушек бородавчатую жабу или паука, Мария и на них смотрела бы с меньшей брезгливостью. Образ распутного автора сего распутного романа возник в ее памяти — с его скользящей походкою, вкрадчивой манерою, цинично оттопыренной губой, — и Мария передернулась от отвращения и горестных воспоминаний. Пьер де Лакло стал для нее невольным символом того странного вечера, когда погиб Корф, а потому Мария, побранив горничную, глуповатую и ленивую — да где взять другую? с прислугою нынче сделалось тяжко — француженку, заменившую Глашеньку, сама отнесла книгу в библиотеку, держа ее платком с опаскою, словно ядовитое насекомое, и засунула на самую верхнюю полку, во второй ряд. А следовало бы, наверное, бросить эту гадость в камин, потому что назавтра же, едва открыв глаза, Мария увидела «Опасные связи» на ночном столике и едва удержалась, чтобы не закричать от негодования. Вдобавок ко всему в середине книги лежал какой-то грязный лоскут, что было уж вовсе омерзительно. Мария брезгливо схватила книгу каминными щипцами и понесла к огню, да выронила.

Книга раскрылась, и лоскут сделался отчетливо виден Марии — это был обрывок синего шелка, на котором заскорузло пятно цвета ржавчины.

Мария как села на пол, так долго и не могла найти в себе сил встать и унять слезы. Перед нею, чудилось, могила разверзлась… мертвое лицо Корфа глянуло из бездны.

Однако плачь не плачь, а теперь уж не отмахнуться, чтобы не прочесть страницу, которая была заложена сей страшной закладкою. Ведь именно для этого, конечно, и подложил Марии некто неведомый книгу.

«ПИСЬМО №…[223]