Звезда королевы

Ждать она не могла. Ей надо было двигаться, идти куда-то, спешить. Оделась попроще, а потом, повинуясь неясному побуждению, поднялась в кабинет мужа, постояла там, глядя вокруг сухими глазами (слишком много слез безвозвратной утраты пролила она здесь за эти полгода; не все ли их выплакала?); открыла большой шкаф, где Корф держал платье самых разных сословий, даже крестьянское, необходимое ему, должно быть, для тайной его деятельности, выбрала коричневый шерстяной плащ-рясу францисканского монаха [224], а из особого ящичка взяла узкий обоюдоострый стилет — и торопливо пошла прочь.

Мария действовала не думая, словно по чьей-то подсказке, однако быстрая ходьба по улицам несколько охладила ее пылающий лоб и оживила первые сомнения: что она скажет этим двум прежним друзьям своим? О чем их спросит? Как осмелится выразить те дикие подозрения, которые внезапно пробудились в ней? Ведь того нет.

Мария остановилась. Эта ряса, и кинжал, и безумие в помыслах… надо вернуться и немедля начать собираться в Россию. С чего она взяла, что нужна Симолину? Это лишь его добрая душа подсказывает обращаться к ней за помощью, чтобы она не чувствовала себя забытой, чтобы пребывала в заблуждении, будто способна хоть в малой степени заменить Корфа в защите интересов России, как часовой, вставший на смену убитого охранять границу своей страны. Смена караула! Она воспринимала теперь жизнь свою в Париже именно так, но не пора ли похоронить своих мертвецов и расстаться с романтическом бредом, с этими иллюзиями… опасными иллюзиями?

Мария вздрогнула, снова остановилась — и вдруг увидела Данилу, который, не узнав ее, только что торопливо прошел мимо, явно преследуя высокого человека, одетого во все черное. Да ведь это… Сильвестр!

Забыв сомнения, Мария повернулась — и поспешила за ними, опять, как и час назад, подгоняемая неким наитием, объяснения которому дать она не могла — да и не пыталась.

* * *

Сперва показалось, что Сильвестр спешит к дому графини д'Армонти, однако на бульварах он свернул в другую сторону, к улице Карусели. Смутное подозрение, мелькнувшее у Марии, превратилось в уверенность, когда Сильвестр, не сбавляя шага, вошел в скрытую зарослями потайную калитку дома, где три или даже четыре года назад по наущению Марии дрался на дуэли с бароном Корфом.

Данила прошмыгнул следом, а за ним, путаясь в траве и в полах своей длинной рясы, и францисканский монашек.

С изумлением Мария увидела, что дом по-прежнему необитаем. Возможно, давние слухи о таинственной даме укрепились с тех пор, как Мария пыталась изображать ее вон в том окошке. Вьющиеся розы не оставили на стенах даже малого просвета, так что они казались не сложенными из дикого камня, а сотканными из листьев и цветов. Окно тоже почти все оплела зелень. Вон там стояла Мария в тот день, стиснув платок, вся дрожа. И Сильвестр тоже стоял недвижим, глядя в окно, будто завороженный, а потом вдруг выхватил шпагу и вступил в яростный поединок — сам с собой? или с воспоминанием?

Мария выглядывала из-за дерева, не веря глазам. Ей чудилось, будто Сильвестр в точности повторял тот самый поединок с Корфом: резкое нападение, отступление, замешательство — и снова выпад, выпад, выпад…

Одержал ли он воображаемую победу, просто утомился ли, но вот опустил шпагу, замер — и вдруг, резко обернувшись, увидел Данилу, который не успел отпрянуть за угол, откуда наблюдал за этим подобием дуэли с прошлым.

Одним прыжком маркиз оказался рядом, схватил Данилу, гневно выкрикнув:

— Что тебе здесь нужно?! Ты шпионишь за мной?! Данила не оправдывался, не сопротивлялся: чуть откинув голову, смотрел на маркиза с такой ненавистью, что у того вдруг ослабли руки, он слегка оттолкнул Данилу и, отведя глаза, пробормотал:

— Прочь! Прочь поди! Не то…

— Не то — что? — громко и ясно проговорил Данила. — Что сделаете? Убьете и меня, как убили моего хозяина?

И оба враз оглянулись, пораженные коротким, болезненным звуком, раздавшимся из сада. Чей-то стон? Зов?..

Нет, это сойка — вон, выпорхнула из листвы, покружилась над деревьями, испуганно клича, да и полетела прочь.

* * *

Мария стояла, обессиленно прижавшись к стволу старой яблони, и неподвижными глазами смотрела в просветы между ветвей. Полно, да птица ли это кружит над садом? Или ее измученная душа вырвалась в крике отчаяния, покинула тело и мечется туда-сюда, взывая о мщении?..

Да нет, не может быть, Данила с ума сошел?

Голос Сильвестра заставил ее встрепенуться.

— А, верный русский пес? — Он отпустил Данилу и брезгливо отряхнул ладони. — Сейчас у вашего брата развязались языки. Да как ты смел сказать мне такое? Оскорбить меня гнусными подозрениями?