Звезда королевы

Полюбить!.. Бог весть, способна ли она полюбить мужчину после той пытки, которую приуготовил для нее Григорий… чтоб ему вечно гореть в геене огненной, дьявольскому отродью! До сих пор еще страшно подумать, как она вожделела его в своих мечтах — и как груба, кровава оказалась действительность!

Но ведь… но ведь не у всех так бывает. Любовь ее матери к отчиму… она и страстна, и светла, Маша знала это. Бог ты мой, да она ведь даже толком не представляла, что же происходит между мужчиной и женщиной, кои принадлежат друг другу не воровски, а по Божьему согласию. Во тьме ли обнимет ее Димитрий или при свечах? Она впервые, даже в мыслях, назвала его лишь по имени и словно бы вновь ощутила губами его твердые теплые губы. Как он сказал ей, еще не отстранясь после первого поцелуя, — тихо, почти беззвучно, почти выдохнул: «Toute ma jeunesse est refugiee dans mon coeur!» [58]Да ведь он полюбил ее, полюбил, потому и захотел жениться так скоро! И сердце подсказывало Маше, что этот сдержанный, холодноватый, даже суровый на первый взгляд человек сумеет быть столь страстным, что перевернет все ее девические, путаные представления о любви и, может быть, отворит для нее врата к тому самому блаженству, постигнуть которое в полной мере могут лишь двое.

«Я смогу быть с ним счастлива, — подумала Маша, удивляясь собственной уверенности. — Я… я даже смогу полюбить его!»

Она вскинула голову, желая тотчас же поделиться с матушкой своим открытием, как вдруг заметила, что на устах княгини блуждает тихая, печальная улыбка, а по щеке ползет слезинка.

— Что вы, матушка? — испугалась Маша, стыдясь, что мысли ее угаданы.

Елизавета подняла на дочь свои прекрасные глаза:

— Ты выросла, моя родная…

Ее взор светился любовью, и Маша с облегчением уткнулась лицом в милую впадинку между шеей и плечом матушки. Они обе были благодарны судьбе, что Димитрий Васильевич не возражал, чтобы княгиня Елизавета и Евлалия Никандровна пробыли с Машенькой до наступления ночи: его отвлекло от юной жены прибытие курьера из Парижа; Маша уже успела понять, что дела на благо отечества будут для ее супруга прежде всего на свете.

Впрочем, он намеревался долго не задерживаться, и графиня Строилова, которую тоже пригласили в кабинет барона, ибо она, по всему вероятию, была посвящена во все тонкости его дипломатической работы, обещала заранее известить Машу, когда барон освободится от государственных дел для дел супружества.

А вот, пожалуй, и она… да, это ее грузные, но торопливые шаги раздаются в коридоре, ее рука отворяет дверь, она входит, нет, врывается в комнату… О Боже, но почему в таком виде?! Парик снежной белизны сбит набок, и из-под него торчат седовато-пегие жиденькие волосы: старческая грудь вот-вот готова выскочить из тесного корсета, и тетушка так тяжело дышит. Ох, да ведь ее сейчас удар хватит!..

Елизавета с Машей вскочили, захлопотали враз, усаживая Евлалию Никандровну в покойные кресла, подставляя под ноги скамеечку, распуская тугую шнуровку корсета, поднося под нос соли и обрызгивая водою с перышка — легонько, чтобы не расплылась краска на лице.

— Тетушка, что с вами, тетушка?! — восклицали они в испуге.

Но графиня сидела, глядя прямо перед собою неподвижным, безумным взором. Вконец устрашенная, Елизавета вспомнила о проворной Николь и кинулась к звонку, чтобы вызвать камеристку — та ожидала свою хозяйку в людской, — однако в это мгновение Евлалия Никандровна разлепила свои пересохшие, бледные губы и прохрипела:

— Не… надо. Не зовите ее… пока.

— Да что стряслось, тетушка?! — вновь набросилась на нее Елизавета с Машей, обрадованные, что графиня наконец заговорила.

И Евлалия Никандровна, обратив на них страдальческий, потухший взор, с трудом вымолвила:

— Все пропало… мы погибли… Позор, позор… — И голова ее бессильно откинулась на спинку кресла.

* * *

Можно вообразить, каких страхов натерпелись Елизавета и Маша, покуда приводили в чувство старую графиню! В любое мгновение мог явиться за молодою женою Димитрий Васильевич — и что бы он сказал, застав в своем доме этакий бабий переполох! Но, конечно же, еще страшнее было допустить до себя догадку о том, что означали бессвязные слова графини о каком-то позоре, о погибели… Впрочем, для матери с дочерью, у коих совесть, уж конечно, была нечиста, они значили только одно: барон каким-то образом прознал о случившемся с Машей и намерен выгнать из своего дома всех трех обманщиц, уловивших его в сети очаровательной, но лживой невинности. Елизавета и ее дочь были до такой степени угнетены сей мыслью — а они уже и не сомневались в правильности своих предположений! — что не сразу поняли, какой — еще больший! — ужас таится в словах тетушки, произнесенных, едва она очнулась, и сперва показавшихся совсем обыденными:

— Он сказал, что Машенька для него — воплощение мечты о невинности!

Видя, что княгиня с дочерью никак не могут понять, что же ее так подкосило, Евлалия Никандровна от раздражения на их недогадливость враз оправилась и поведала следующее.