Звезда Любви

Быстрая мазурка, казалась отняла все силы, она давно не танцевала и ощущая легкое головокружение часто обмахиваясь веером из черного кружева, посетовала на духоту. Михаил вспыхнув тотчас устремился к французскому окну за ее спиной и торопливо распахнул высокие створки. Поток холодного воздуха стремительно ворвался в зал, раздувая легкие кисейные занавески и погасив несколько свечей, обдал холодом, застывшую в изумлении Аннет. Ледяной озноб пробежал по оголенным плечам и открытой до лопаток спине. Вздрогнув, Аня обернулась. На улице мела метель. Еще несколько часов назад, когда они только подъехали к усадьбе в Лемешово, ясный вечер сиял множеством звезд с темного неба, и тонкий месяц ярко светился над кромкой темнеющего за домом парка, а ныне запуржило, завьюжило, скрывая все вокруг в мутной серой мгле.

— Не стоило, — улыбнулась она, зябко обхватывая себя за плечи.

Подбежавший лакей принялся закрывать распахнутые створки и поправлять занавески. Михаил совсем стушевался и пробормотав слова извинения спешно ретировался. Аня огляделась вокруг. Все ей чужое здесь. Устала. Устала танцевать, устала притворяться, что ей весело, что ее интересуют разговоры о людях ей совершенно незнакомых. Вновь на сердце накатила тоска. Взяв с подноса бокал с шампанским, она постаралась скрыться в тени колоны в углу бального зала, наблюдая за гостями графини.

Всегда так: напускное веселье, злословие в адрес ближних и не потому что хочется, а потому что так принято. Поняв, что не может находиться здесь более ни минуты, Анна разыскала Василия Андреевича и попросила отвезти ее домой.

Простившись с хозяйкой Закревские покинули усадьбу. И хотя Закревское от Лемешово отделяло всего десять верст, которые обычно резвая тройка, которой так гордился Егорка, покрывала в течении получаса, разыгравшаяся метель надолго задержала их в пути. Почти два часа ушло, чтобы добраться до усадьбы. За это время нагретые кирпичи, что были положены в ноги путникам совершенно остыли и Аннет уже не чувствовала своих онемевших пальцев в бальных туфельках на тонкой подошве. Холод сковал все тело, и она погрузилась в полудрему: и не сон и не явь. Слышно было, как завывает ветер за оббитыми бархатом стенками крытого возка, звон бубенцов, скрип полозьев по рыхлому колючему снегу. Больше всего она боялась, что они собьются с пути и замерзнут где-нибудь на дороге. Но несмотря на непогоду, Егорка спрятав лицо в огромном воротнике овчинного тулупа безошибочно находил дорогу в завьюженной январской ночи.

Господи! Как хорошо то дома оказаться наконец, — вздохнула Аня и едва не вскрикнула, когда ее горничная сняв с нее бальный туалет и разобрав сложную прическу, принялась растирать ледяные ступни. Пальчики на ногах нестерпимо жгло и кололо мелкими иголочками. Выпив на ночь стакан теплого молока, она укуталась в одеяло и провалилась в сон без сновидений.

Наутро метель улеглась, оставив после себя высокие рыхлые сугробы, сверкающие серебристым блеском в первых солнечных лучах. С трудом открыв припухшие веки, Аня попыталась подняться. Голова закружилась и качнувшись она вновь повалилась на постель. Дотянувшись до шнурка сонетки, дернула его так, что он оборвался. За дверью послышались торопливые шаги Таши.

— Рано Вы, барыня, проснулись, — улыбнулась девушка, — Я уж думала почитай до полудня проспите после бала то.

Аня попыталась ответить, но с потрескавшихся губ сорвался только хриплый шепот. Горло нещадно саднило.

— Батюшки! — Наташа приложила прохладную ладонь к пылающему лбу хозяйки. — Да у Вас жар. Я сейчас Агату позову, — метнулась она из комнаты.

Глава 25

То, что поначалу сама Анна приняла за обычную простуду, оказалось куда более серьезным заболеванием. Казалось, что все ее тело налилось свинцом, и любое движение давалось ей с превеликим трудом. Жар, охвативший ее, сопровождался ломотой во всем теле, Аня бредила, металась в горячке на влажных простынях. Агата не отходила от нее ни на шаг, а нянькой к Николке приставили ее семнадцатилетнюю внучку Машеньку, часто помогавшую бабушке в последнее время. Однако обычно чудодейственные травяные настои и отвары, что готовила Агата, на этот раз Ане не помогали, облегчая ее страдания лишь на некоторое время. Только на четвертый день лихорадка отступила, но ее все так же донимал мучительный кашель, и Агата запретила ей вставать с постели до полного выздоровления. Впрочем, и без ее запрета Аня не хотела ни причесываться, ни одеваться, ни выходить из комнаты. Опасаясь заразить сына, она приказала не подпускать к ней малыша. Николенька не понимал, почему мать, которая всегда души в нем не чаяла, нынче не подходила к нему, и целыми днями капризничал, но его плач только раздражал больную.

Минул месяц, а Анна так и не вышла из охватившей ее странной меланхолии. Теперь она часами просиживала в будуаре с книгой на коленях, не прочитав не единой страницы, превратившись в некое бледное подобие себя прежней. Обеспокоенный ее состоянием, Василий Андреевич послал за губернским доктором, который наблюдал Аню после рождения Николки.