Звезда надежды

— Наташенька, жена моя! — Он отыскал ее губы и прижался к ним.

Найти место действительно оказалось трудно. В Петербурге существовало и действовало множество различных министерств, департаментов, комитетов, комиссий, чиновники составляли весьма многочисленную и заметную часть населения столицы, в часы послеобеденной прогулки на Невском мундиры всевозможных гражданских ведомств решительно преобладали над военными и фраками неслужащих. Во всех этих министерствах, департаментах, комитетах и комиссиях существовало множество должностей, но получить какую-либо из них можно было только по солидной рекомендации. У Рылеева рекомендателя, кроме Малютина, никого в Петербурге не было.

— Погоди, вот поговорю кое с кем… — все обнадеживал Петр Федорович, но надежды так и оставались надеждами: то ли он не имел случая поговорить, то ли ему отказывали…

Екатерина Ивановна уже несколько раз как бы мимоходом замечала:

— Напрасно вы, Кондратий Федорович, оставили военную службу.

Но странное дело, даже в этом, казалось бы, безвыходном положении Рылеев почему-то был твердо уверен в том, что в конце концов все устроится…

В глубине души у Рылеева еще жило маленькое кадетское тщеславие, ему хотелось бы явиться в корпус увенчанным, как говорится, лаврами. Поэтому он оттягивал визит к старому Бобру, хотя, по нерушимой традиции, каждый бывший кадет, приезжавший в Петербург, неизменно являлся к старому эконому. Но потом все-таки естественное желание человека, оказавшегося рядом с родным домом — а Рылеев в корпусе прожил как-никак более двенадцати лет, и он был для него еще более родным домом, чем Батово, — заглушило пустое тщеславие, и однажды, в обед, он собрался и пошел в корпус.

Бобров встретил его так, как встречал всех своих прежних воспитанников: сначала вроде бы не узнал, потом расплакался и увел к себе.

Там он достал из шкафа графинчик, два стакана, послал денщика на кухню за обедом.

Андрей Петрович, конечно, сразу же распознал, что дела у Рылеева не очень-то хороши и, наскоро расспросив о нынешнем положении и сказав: «Ну, слава богу, вышел в люди, мошенник», пустился в воспоминания.

Он прекрасно помнил имена кадет многих выпусков и самые незначительные случаи корпусной жизни и, к удивлению Рылеева, знал про такие проделки кадет, в отношении которых сами они были твердо уверены, что, кроме них, об этих проделках никто, а тем более воспитатели и начальство, не знает.

Вспомнили, как Рылеев лег под розги за Чижова.

— Где он теперь, не знаете, Айдрей Петрович?

— Сам о себе весточки не подавал, но был слух, будто служит где-то в Оренбургской губернии.

3

Выйдя из корпуса на улицу, Рылеев увидел стоявшего на тротуаре Геракова. Тот был в потертой шубе и низко надвинутой на лоб обвисшей треуголке. Похоже, что с четырнадцатого года, когда Рылеев видел его последний раз, гардероб его не обновлялся.

— Гавриил Васильевич, здравствуйте! — окликнул учителя Рылеев.

— Здравствуйте, — с некоторым удивлением ответил Гераков.

— Не узнаете меня, Гавриил Васильевич? Я — Рылеев, кадет выпуска четырнадцатого года.

— А-а, Рылеев! Кондратий! Извините, как вас по батюшке, запамятовал.

— Федорович.

— Помню, помню, Кондратий Федорович, вы сочиняли неплохие стихи. В отставку уже вышли?

— Да, военная служба не задалась, думаю искать места в статской.

— А как насчет службы Аполлону? Тоже вышли в отставку?

— Нет, Аполлону я буду служить до последнего вздоха.

— Старому поэту и вашему учителю словесности это весьма приятно слышать. Печатаете вы, видимо, ваши произведения под псевдонимом, так как в журналах вашего имени я не встречал.

— Я еще ничего не печатал в журналах и не знаю, как подступиться к этому делу, хотя напечатать произведения своего пера в столичном журнале, не скрою, моя заветная мечта.

Гераков приложил палец ко лбу и задумался, потом вскинул гордо голову.

— Вы не знакомы с Измайловым, издателем «Благонамеренного»?

— С нашим знаменитым баснописцем?

— Да, знаменитым, — с едва заметной усмешкой ответил Гераков.

— Не имею чести.

— Тогда, значит, так: я отведу вас к нему и отрекомендую.

— Вуду счастлив. Но вы же не знаете, что и как я пишу…

— Полагаю, что не стали же вы писать хуже, чем писали раньше.

— Смею надеяться, что лучше.

— Вот и хорошо. Ну-с, когда навестим Измайлова?

— Хоть сейчас, если вы можете.

— Я-то могу, только далековато шагать…

— Да мы на извозчике! Извозчик! — крикнул Рылеев.

Усаживаясь в сани, Гераков сказал:

— На Екатерининскую, любезный.

Извозчик взмахнул вожжами…