Звезда Парижа

Он был обнажен, как и сама Адель, и она скользила по нему взором, вбирая каждую линию этого мужского тела глазами: длинные ноги, узкие сильные бедра, руки с длинными пальцами и аристократически тонкими запястьями, плечи с едва заметными буграми мышц. Ей нравилось его изящное, но крепкое сложение; в нем не было ни одной грубой, мужиковатой линии, той вульгарной силы, которая всегда ее отталкивала. Грудь Эдуарда была гладкая, широкая, чуть смуглая, кожа бархатистая, глаза искрились ярко- синим огнем. Как и раньше, Адель считала, что Эдуард — самый совершенный мужчина в мире. Таким, по ее мнению, и был Аполлон: внешне — само изящество, стройность, но основа всего этого — стальные мускулы. Она поднялась ему навстречу, в ванне заплескались волны.

— Я иду к тебе, — предупредил он.

— Я жду, — сказала она просто.

Ее вновь обхватили знакомые, теплые, до боли любимые руки. Эдуард, осыпая десятками поцелуев ее шею, губы, и плечи, нежно лаская груди, осторожно и настойчиво повернул ее к себе спиной. Их рты были слиты в поцелуе, когда Адель, восхитительно покорная и изнывающая, ожидала слияния, а Эдуард неспешно поглаживал и ощупывал каждый дюйм ее тела, ягодицы, живот, внутреннюю сторону бедер.

— Не сдерживай себя, — прошептала Адель быстро. — Не мучай себя, делай всё, как хочешь, потому что если тебе вздумается меня оберегать, это будет совершенно напрасно.

— Напрасно? — переспросил он, не сдержав улыбки, лаская губами ее щеку.

— Да, потому что я всё равно хочу от тебя ребенка, даже если ты этому противишься. Мне неважно, что ты думаешь. Так что можешь не осторожничать.

Помолчав, она уже едва слышно добавила:

— Не делай так, как тогда, в наше лето.

Эдуард проник в нее сзади, осторожно, но быстро, одни умелым толчком; она чуть наклонилась вперед, прижимаясь руками к стене, облицованной изразцами. Это слияние было еще более бурным и яростным, чем прежде, — ни у Эдуарда, ни у Адель не хватало сил любить друг друга размеренно, ласково, словно каждый боялся упустить минуту. Она хрипло вскрикивала, хватая жадными губами воздух, и безумноблаженная улыбка была у нее на губах, Эдуард погружался в нее неистово, жадно, до боли сжимая ее груди, перекатывая между пальцами соски, и порой разум в них совершенно замолкал, до того он был покорен животной, дикой необходимости познать это прекрасное гибкое тело до конца, овладеть каждой его клеткой, так, чтобы с каждой минутой оно становилось всё покорнее и податливее его ласкам.

Он возбуждался снова и снова, от одного запаха Адель или маняще-дерзкого взгляда, возбуждался тотчас, как ему начинало казаться, что она отдаляется, становится чужой и непокорной.

Эдуард овладевал ею в третий, четвертый раз, все еще не чувствуя себя насытившимся, а она только смеялась, задыхалась в его объятиях, опьяняла ласками, отдавала всю себя, и всё-таки ему казалось, что еще стоит что-то между ними. Что-то, о чем она не говорит.

— Это такая счастливая ночь, — прошептала она наконец.

Они лежали в постели, целуясь, среди смятых и вздыбленных простыней, после особо дикой вспышки страсти и животного ее утоления, после того, как Эдуард сделал с Адель, казалось, всё, что мог, не пощадил никакой части ее тела, когда вся ее плоть была отдана ему, когда больше не оставалось между ними ничего ему не известного. Эдуард, подсознательно ощущая себя полным ее властителем — еще бы, она позволила абсолютную, самую бесстыдную близость, тем не менее, снова ощутил секундный укол ревности и требовательно, почти деспотическим тоном спросил:

— Что это за человек, о котором говорили, будто ты вышла за него замуж?

Она, сбитая с толку, не сразу ответила.

— Что это за человек? — снова спросил Эдуард, сжимая ее запястье.

— Это такая чепуха, — пробормотала она полуиспуганно-полусчастливо, — это была чисто деловая сделка.

— Сделка?

— Да, только сделка. Он даже не прикоснулся ко мне.

Эдуард негромко сказал:

— Я не это имел в виду. Я полагал, что раз ты решилась на брак, стало быть, этот человек что-то значил для тебя. Это самое невыносимое.

Его слова поразили Адель тем, что были созвучны ее собственным настроениям. Немой вопрос прозвучал у нее в мозгу: «А я? Что же должна думать я, узнав, что ты помолвлен… с Мари д'Альбон?». Она ничего о Мари не сказала вслух, лишь теснее прижалась к груди Эдуарда, пряча свое лицо и глаза, закрывая их распущенными волосами, и прошептала:

— Всё это чепуха. И тот человек мне безразличен больше, чем кто бы то ни было.

Он мягко приподнял ее голову:

— Прости. Я, кажется, позволил себе немного побыть деспотом.

Адель ничего не ответила, втайне полагая, что ей его расспросы даже приятны: это значило, что она чуть-чуть разбудила в нем чувства собственника.

Их губы снова встретились, какое-то время они мягко, нежно целовали друг друга, потом, не отрываясь от полуоткрытого, чуть припухшего рта Адель, Эдуард осторожно опрокинул ее на спину, склонился над ней, обласкал каждую грудь, милую округлость живота, который втягивался под его прикосновениями, и, когда ее тело выгнулось в блаженном истоме, овладел ею.