Звездные часы и драма «Известий»

Продолжая меняться своим содержанием в лучшую сторону, газета, конечно, ни на йоту не отходила от требований, вытекавших из той ленинской цитаты, что нависала над нашими головами в вестибюле редакции. Ее суть сильно давила на мозги. «Известия» оставались таким же партийным пропагандистом, агитатором и организатором, как и вся советская печать под водительством «Правды» — главного органа ЦК КПСС. Прежними были численность редакции (около пятисот человек), ее громоздкая структура, утвержденная в том же ЦК, принятые еще в сталинские времена организация и технология работы. Каждый номер — всего лишь из четырех или шести полос — вела многоуровневая контролирующая команда в составе: заместитель главного редактора, редактор отдела — член редколлегии, зам ответственного секретаря, двое выпускающих, дежурные сотрудники от каждого из двадцати двух отделов плюс служба проверок, корректуры… Одной из главных задач таких бригад было не допустить на страницах газеты инакомыслия. Но оно просачивалось, хотя и не в прямом виде, а в подтексте тех или иных публикуемых материалов, в выборе тематики, адресов для критики, на которую порой с немалым риском для своей карьеры мужественно шли наши корреспонденты и, конечно, главный редактор.

В конце ноября, выступая на летучке, Толкунов сообщил: «Подписка на “Известия” на 84-й год выросла на 428 тысяч экземпляров по сравнению с ноябрем прошлого года. Есть надежда, что до конца декабря тираж возрастет еще тысяч на сто — сто пятьдесят».

Естественно, дальше прозвучали слова, что нам нельзя самообольщаться — для этого и была создана группа по совершенствованию газеты. Каждый что-то предлагал от себя, несколько раз мы вместе подолгу всё обсуждали. Голембиовский обобщил мнения и сделал обстоятельный доклад, вызвавший живую дискуссию на специально созванном собрании. Немало из намеченного было реализовано, и с нового года «Известия» продолжили набирать профессиональную высоту.

Но и дальше самообольщения не наступало, его просто быть не могло. По большому счету, все мы хорошо осознавали, что, как бы ни улучшали газету, мы не сможем сделать ее такой, какой бы надо делать, — правдивой и честной, по-настоящему смелой. Журналистика, как и дипломатия, и политика — тоже искусство возможного. Государственная идеология, жесточайшая цензура оставляли слишком узкий коридор для наших устремлений. Надежды на реформы Андропова обернулись всеобщим разочарованием. В общественную жизнь пришли еще бо

льшие заморозки, еще сильнее стало подавляться инакомыслие. В конце 1983 года были приняты репрессивные по сути указы об усилении ответственности за антисоветскую, антигосударственную деятельность. Еще более узким был коридор журналистских возможностей в международной тематике. Наши полит-обозреватели, сотрудники иностранных отделов, собкоры за границей (некоторые от КГБ и ГРУ — Главного разведуправления Генштаба армии) держали руку на пульсе мировых событий, старались рисовать своими репортажами, статьями реальную картину многообразной жизни стран и народов, но могли это делать только сквозь призму официальной советской пропаганды. И уж совсем крайне ограничены были в материалах, касающихся внешней политики СССР — в ее адрес не допускалось ни слова критики, тогда как она была в значительной степени повинна в том, что в последние годы в мире возникла высочайшая напряженность. Продолжалась развязанная советским руководством война в Афганистане. Нашей ракетой с нашего истребителя был уничтожен в сентябре 1983 года южнокорейский пассажирский самолет…

Об очень многом в родной стране и за ее рубежами газета не могла писать всю правду, но кое-что все же удавалось. Это видели, понимали читатели, отчего и росло доверие и уважение к «Известиям». И была в этом заслуга человека, который отвечал буквально за все не им написанные строки — Льва Николаевича Толкунова. Здесь уместно привести сказанное о нем Егором Яковлевым: «Толкунов вел газету по краю пропасти. Умел (ох, как умел!) не делать опрометчивого шага, из-за которого рухнет в тартарары все, что покоится на плечах главного редактора. И не позволял себе (не знаю случая, когда бы позволил) хоть на шаг отступить от обрыва».

2 февраля 1984 года исполнился год со дня возвращения Толкунова на Пушкинскую площадь. Через неделю, 9 февраля, умер Андропов. Эстафету руководства государством принял дрожащими руками дряхлеющий новый генсек К. У. Черненко. Он исполнил пожелание Андропова: перевести Толкунова на одну из высших должностей в стране — председателя верхней палаты Верховного Совета СССР. После четырех лет работы в Кремле Лев Николаевич ушел на пенсию. В июле 1989 года умер. Похоронен на Новодевичьем кладбище.