Звездные ночи

— Ну и какие вести?

— Повелитель, пощадите своего раба…

— Так… значит, Исфара тоже в руках врага!

Ощущая неприятную внутреннюю дрожь, Умаршейх спросил о гонце из Маргелана.

— Повелитель, ждем с нетерпением маргеланского гонца.

Неужели Маргелан тоже покорится? Но тогда под угрозой будет и Андижан! Почему нет гонцов? Попали в западню, перехвачены? А может быть, сами маргеланцы стали изменниками?

— Сделает ли повелитель распоряжение отправить наших новых гонцов?

— И будем потом смотреть на дорогу, ожидая ответных? Сколько дней прождем?

Визирь опять поклонился и, будто извиняясь, отступил назад.

Теперь мирзе стало ясно как день, что крепости Ахси не избежать осады. Он распорядился заготовить продовольствия на шесть месяцев. Из-за того, что крепость стояла на высоком холме, в ней не было текучей воды. Мирза поручил тридцатилетнему Касымбеку, стройному, быстрому в любом деле, построить внутри крепости еще один каменный водоем, согнать водоносов и заполнить его доверху.

Беки видели, что повелитель не в духе, и сразу же приступили к выполнению его приказаний. Сам Умар-шейх верхом выехал из арка[17]

в сопровождении конной свиты.

Всадники направились к голубятне, что стояла на высоком берегу реки, верхней террасой своей нависая над обрывом. Гонцы, посланные из Ахси, исчезли без следа, и мирза решил пустить в дело почтовых голубей.

Все надежды теперь были связаны с птицами, наученными летать на Маргелан и Коканд. Принесли их, успокоили, свернутые трубочкой письма прикрепили к внутренней стороне крыльев. Мирза Умаршейх любил собственноручно запускать голубей в небо. Он осторожно взял в руки голубя небесного цвета и по деревянной лестнице поднялся на крышу сооружения.

Отсюда хорошо была видна вся округа. Из-за далеких гор медленно вырастало солнце, под его лучами искрилась внизу река. Легкий ветер дул в лицо нежно, будто поглаживал шелком. Мирза долго не отводил взгляда от укрепленной крепости Ахси, от ее подножья, пересеченного глубокими оборонительными рвами. «Эти рвы еще наполнятся мертвыми телами моих врагов», — подумал Умаршейх.

И ни он сам, ни его люди не подозревали, что напористый речной поток незаметно подмывал и подмывал берег, вымывал и вымывал камни из-под основания холма, разрыхляя основу, на которой держалась голубятня. Голуби чувствовали опасность. В своих красивых чистых клетках они по ночам беспокойно били крыльями. И сейчас они пренебрегали сытным кормом и обильной прозрачной водой, нервно клевали прутья клеток, стремились наружу. Голубятники не понимали причин такого поведения птиц и молча пожимали плечами, когда придворные о том осведомлялись. Лишь этот, небесного цвета, голубь в руках мирзы Умаршейха вел себя спокойно.

Умаршейх подошел к самому краю крыши. Прижал на мгновенье к губам нежное крыло, прошептал, будто голубь мог понять его: «Лети в Маргелан, мой крылатый. За доброй вестью — лети…», откинулся назад всем телом и бросил вверх, к синим небесам птицу своей надежды. И в эту самую минуту, от такого мизерного, казалось, толчка, деревянная верхотура голубятни накренилась и с треском поехала вниз, не поддерживаемая вконец размытым основанием. Пополз кусок берега, осыпаясь в поток; сверху же обрушилась задняя стенка голубятни и насест, — сначала рушились медленно, а потом все быстрее, на ходу разваливаясь, вздымая пыль, увлекая за собой в пропасть грузного Умаршейха. Его отчаянный крик смешался с грохотом падающих стропил, досок, обломков кирпичей, вспененной реки, — и последнее, что он увидел, был голубь, взмывающий из пыльного облака к небесам…

3

Тело занесли в цитадель и обмыли. Лицо, разбитое до неузнаваемости, прикрыли шелковым покрывалом.

В зале, где неполных два часа назад сахарлик собрал всю семью, горько рыдала Каракуз-бегим, обняв Кутлуг Нигор-ханум.

— Я, я причина смерти повелителя, о ханум-ая![18]

 Зачем, зачем я разбудила моего повелителя?! О, я, проклятая, виновата в его смерти! Я!

Кутлуг Нигор-ханум вспомнила, как сегодня мирза беседовал с ними странным образом, будто завещание составлял на их глазах, — вспомнила и тоже заплакала.

— Э-э-вах, откуда знал он о своей смерти, а? Как говорил он сегодня с нами, как говорил!

Каракуз-бегим, освободившись из объятий ханум, сидела, раскачиваясь, маленьким кулачком ударяя себя по виску.

— Я лишила отца еще не рожденного сына, о ханум-ая, — горько шептала она. — Он узнал лишь вчера вечером и пожелал: «Пусть будет сын!»… Сын, сын… Где теперь его отец? Где?.. Зачем, зачем я разбудила моего повелителя? Лучше уж мне было умереть, мне упасть с того крутого обрыва!

— Не говори так, душа моя!.. Надо жить для сына. А обрыв?.. Все мы стоим на краю обрыва! Всех нас ждет опасный обрыв! О боже!