Звездные ночи

Некто с наглым выражением лица стоял у дверей в лавку, он бросил:

— Деньги пришельцев поганые!

— Поганые?! — нукер-кизылбаш резко повернулся и бросился к сказавшему, хватаясь за саблю, но того и след простыл в толпе. А из толпы кто-то кинул камень в нукера, а еще кто-то выкрикнул:

— Рофизийцы — предатели веры, вон отсюда!

Нукеры обнажили оружие. Товарищ покупателя грозно спросил торговца:

— Не возьмешь нашу акчу?

Гнев нешуточный, и торговец сменил тон. Сказал поласковее:

— Если возьму, то прогорю, пойми меня, дорогой гость. Здесь привыкли торговать на старые акчи.

— На старые? Значит, тебе нужны акчи Шейбани-хана?

Так оно и было. На тех таньга были имена чарьяров, это во-первых. Но что еще важнее — таньги Шейбани-хана были тяжелее.

Шейбани-хан провел, мы бы сказали, денежную реформу на территории всех своих вилайетов[122], простиравшихся от Герата до Ташкента. И этот бедный торговец помнил, как вес золотых таньга при Шейбани увеличился сравнительно с весом таньга при Тимуровых потомках на целый данг[123]

. Поэтому на всех базарах Хорасана и Мавераннахра спрос на таньга Шейбани-хана был значительно больший, чем на другую монету. Но торговец не мог откровенно сказать об этом разгневанному нукеру, он только заметил:

— Шейбани-хана уже нет, умер.

И вновь кто-то выкрикнул сзади, в проеме двери в лавку:

— Эй, пришелец, освободи Самарканд от своего присутствия, — и кинул комок сухой глины в кизыл-баша.

Комок попал в его шапку и, рассыпавшись, обдал пылью лицо. В толпе засмеялись. Нукер-покупатель, подобно другим, выхватил из ножен свою кривую саблю и начал искать глазами того, кто швырнул комок. Не найдя его, снова обернулся к толстому торговцу. Повышая голос на конце фразы — нукер был, видно, из Тебриза, — громко спросил:

— Ты не возьме-о-ошь акчу, да? Акчу шаха Исмаила, да-а?

— Возьму — горе мне будет, доблестный…

— Не возьме-ошь, да-а? — И кизылбаш резко, с оттягом, ударил торговца саблей, разрубив его от плеча чуть ли не до самого пупка. Тут же другой кизылбаш, товарищ нукера-покупателя, одним махом отрубил голову уже трупу, странно присевшему за прилавком. Кровь хлынула на шелка. Свидетели из толпы, что стояли в ее первом ряду, сперва замерли, на миг оцепенели, затем с воплями ужаса кинулись прочь, и толпа растаяла.

А «дорогие гости» после этого случая пустились в открытый грабеж…

6

Вражда суннитов и шиитов все чаще приводила к кровавым столкновениям. Тревога обуяла наконец и беков-кизылбашей, не вполне успокоенных заверениями Бабура в том, что он останется верным договору, заключенному с шахом Исмаилом, но напуганных размахом ненависти населения к себе. Влиятельные беки были одарены дорогими одеждами, быстроногими конями, серебряной и золотой посудой, деньгами, — ив конце зимы тридцатитысячное войско кизылбашей двинулось из Мавераннахра в Иран.

После этого в Самарканде стала налаживаться более или менее спокойная жизнь. Новые налоги, главным образом из новых вилайетов, пополнили казну, разоренную шейбанидовским разграблением и содержанием кизылбашей.

Бабур мог теперь передохнуть, отдаться празднествам и издавна излюбленным планам.

Как-то весной, когда уже радовала глаз бело-розовая кипень миндальных рощ, Бабур с группой приближенных отправился на прогулку к обсерватории Улугбека.

Телохранителей вел Тахир на гнедом коне с белой отметиной во лбу. Касымбек и Ходжа Калонбек ехали по обе стороны от Бабура, выбравшего себе и для прогулки любимого боевого белого жеребца. Несколько поотстав от них, на черном восседал задумчивый мавляна Фазлиддин, он прибыл неделю назад из Герата. Среди знатных беков почти затерялась щуплая фигура писца-мударриса, ведавшего делами школ и медресе.

Всадники, не доехав до арыка Оби Рахмат, свернули в сторону Баги-майдан, во времена Улугбека самого благоустроенного и знаменитого сада в Мавераннахре; да и лет пятнадцать назад этот сад был еще привлекательным, а потом, при Шейбани, остался без присмотра, в арыки перестала поступать вода, и многие деревья засохли. Крыша расположенного в саду двухъярусного мраморного дворца — прославленного колоннами и росписями на фарфоре Чинни-хоны — начала протекать, да так, что многие замечательные изображения попортились.

Бабур с печалью в душе обратился к зодчему:

— Мавляна Фазлиддин, мы призвали вас из Герата в надежде первым делом поручить строительство новых дворцов в городе и в загородных садах. Но посмотрите, в каком жалком виде старые, знаменитые на весь мир.

— Повелигель, весь мир знает об обсерватории мирзы Улугбека, а она столь же заброшена, как и Чинни-хона. — Мавляна Фазлиддин развел руками. — Вчера впервые увидел, и сегодня еще душа болит. Но чего же было ожидать? Обсерватория уже шестьдесят лет без присмотра. Со стен содраны изразцовые плитки, из стенной кладки вытащили мраморные блоки. Коли дальше так пойдет, от огромного здания останутся руины.