Звездные ночи

Ханзода-бегим обрекла себя на горестную жизнь, чтобы спасти брата от гибели, а мать от позорного плена, — этого не знал Бабур, но Кутлуг Нигор-ханум знала. И чем пуще заливались карнаи и сурнаи, чем громче грохотали барабаны, предвещая великое пиршество, победное и свадебное одновременно, тем сильнее заливалась она горькими слезами.

ТАШКЕНТ. УРА-ТЮБЕ. ИСФАРА

1

Ташкент… Уже пятнадцать лет город этот не испытывал бедствий войны, ташкентские ворота — все двенадцать — открыты, люди могут спокойно въехать в город и выехать из него.

Осень, благодатная мирная осень… Сады по берегам арыков Бозсув и Салар омыты еще теплыми дождями. Листва на урюковых и алычовых деревьях перед тем, как проститься со своими ветвями, окрасилась в алое. Радуют глаз и снега на виднеющихся вдали горах Чаткала.

Изобильная плодами осень Ташкента, щедрость здешней земли, красота долин и мягкость ветров, струящихся с гор, — все это напоминало Бабуру пору юности. Шестнадцатилетним был он в этих местах впервые, испил воды из родника святого Укаша ниже Хадры, в махалле Укчи заказывал знаменитым мастерам луки, стрелы и тетивы. Тогда же совершил паломничество к гробнице своего деда, Юнус-хана, погребенного в Шайхантауре.

Далеким кажется то безоблачное время, Запыленный, до полусмерти усталый, с щемящей болью, постоянно теперь гнездившейся в душе, въехал он с сорока беками и нукерами (остальных решил оставить дожидаться его в Ура-Тюбе) в ворота Беш-Агач и через махаллю Караташ направился к дворцу дяди своего, Махмуд-хана. Не очень-то жаловал племянник дядю, а дядя племянника, но все же в прошлый приезд Бабура хан распорядился, чтоб градоначальник встретил его у самых ворот.

Сегодня Касымбек раздосадованно и встревоженно доложил, что даруги[84] нет.

Бабур горько усмехнулся:

— На сей раз мы прибыли, лишившись всего, как нищие за милостыней, почтенный Касымбек! Не ожидайте ни особых почестей, ни просто гостеприимства.

В самом деле, и во дворце Махмуд-хана Бабура встретили весьма холодно. Его нукеров не допустили в арк, Касымбек помрачнел еще больше.

— В Самарканде мы с вами приготовились к неизбежной смерти, в ней искали избавления от тягот. Что перед теми ужасами эти мелкие уколы, обидные нашему самолюбию? Пустяки, друг мой, совершенные пустяки. Вчера по дороге я сложил бейт, послушайте-ка:

Ради призрачной власти себя не терзай,

Ради чести сомнительной — не унижай.

— Истинно так, повелитель. Сей бренный мир не стоит того, чтоб о нем горевать!

В приемной хана Бабуру пришлось обождать. Чиновник, ведавший церемониями, — толстый человек в парчовом чапане и с длинным жезлом, увенчанным золотым набалдашником, — надменно объяснил, что «державный повелитель сиятельный Махмуд-хан заняты беседой с послом воителя-халифа, сиятельного Шейбани-хана». На душе Бабура стало тревожно. Неужели оправдываются неприятные слухи, что стали ему известны, когда после потери Самарканда он месяца два прожил у своей тетки в Ура-Тюбе? Там он узнал, что Шейбани-хан отправил посла к дяде с богатыми подарками и предложением разделить Мавераннахр: Ферганскую долину он отдавал Махмуд-хану, а взамен получил бы право на Ура-Тюбе. Если такие слухи окажутся правдой, то Бабуру просто негде уже будет жить. Придется покинуть Мавераннахр навсегда.

А он-то лелеет надежду убедить Махмуд-хана в коварном властолюбии Шейбани, склонить его к совместной борьбе с чужеродным захватчиком!..

Наконец чиновник с набалдашником получил от хана (от дяди!) приказ пропустить Бабура в комнату, из которой, кстати, посол Шейбани так и не вышел. Бабур, войдя, сразу же и заметил его перед столиком с шахматной доской, огромного, толстенного Джанибека Султана. Ладно скроенный мужчина с ухоженными усами и бородкой, Махмуд-хан удовлетворенно улыбался, а Джанибек сокрушенно качал головой: властитель Ташкента выиграл партию. Бабур покраснел еще сильнее. Он, племянник Махмуд-хана, проторчал в приемной. Четыре года они не виделись, он прибыл к родственнику в горести и обиде — а родственник в это время играл в шахматы с послом его врага!.. Бабур понял — да и как было не понять? — скрытый смысл происходящего. «Сиятельный» Махмуд-хан, конечно, показал послу, что «сиятельного» Шейбани-хана, как победителя, он уважает больше, чем собственного племянника-неудачника.

Бабур понял все это, но взял себя в руки, сделал вид, что не заметил ничего унизительного для себя: на посла же взглянул, как на пустое место.

— Сиятельный хан и родственник мой! Я рад видеть вас во здравии — и да не поколеблет его коварство ваших врагов!

Ожидая, пока Джанибек Султан удалится, Бабур замолчал. Махмуд-хан выразил особое почтение к послу, сопроводив его до двери. Затем пригласил сесть Бабура на парчовую курпачу справа от себя.

— Добро пожаловать, мирза!.. Не горячитесь и не отдавайтесь во власть вашего угнетенного ныне состояния. Пройдут и эти печальные для вас дни. Вы еще молоды, племянник, из десяти цветов в цветнике вашей жизни не расцвел еще ни один.