Звездный лис

— Возможно, они хотят сделать нас кривоногими и тем самым беспомощными, — рассмеялся Торнтон.

Фон Остен схватился за оружие:

— Они ведут нас прямо в…

— Спокойнее, — протянул руку Эвери. — Боюсь, что мы ничего не можем поделать. Нас ведут они.

Лоренцен нахмурился. Это звучало не совсем правильно. Положение все больше и больше казалось ему сомнительным. Он достал карту территории, сделанную при помощи аэрофотосъемки, и долго изучал ее. Насколько он мог видеть, в той территории, которой они избегали, не было ничего необычного. Конечно, там могли быть враждебные племена или что-нибудь еще, но…

На каждый вопрос, который Лоренцен мог бы задать, существовал ответ. Но все ответы были слишком конкретны для данного случая, они не давали последовательной картины. Ладно, ядовитая ящерица была незнакома рорванцам, это совершенно очевидно. Но почему она незнакома им? Любое опасное животное имеет дьявольски широкую зону распространения. Не могли же рорванцы прийти настолько издалека, чтобы эта территория была им неизвестна? Да, туземный язык может быть исключительно трудным, но, черт побери, общество, владеющее технологией, какой вроде бы владели рорванцы, должно располагать доступными терминами и понятиями. Когда западная наука проникла на Восток, китайцы говорили о ней на французском или английском — их собственный язык был для этого неподходящим. Но язык рорванцев казался похожим по структуре на индоевропейские языки, и у Эвери не должно возникнуть тех трудностей, о которых он все время говорит.

Тем не менее вечерами он подолгу беседует с Джугау. Он утверждает, что это уроки языка, но…

Допустим, что это не так.

Лоренцен сидел неподвижно, чтобы позволить этой мысли поглубже проникнуть в сознание. Хотелось отвергнуть ее. Ему нравился Эвери, и на этой новой Земле было так мало того, что можно было доверить друг другу… «Нет, наверное, я становлюсь параноиком», — подумал Лоренцен.

Однако оставался «Да Гама» — Громадный, повисший в пространстве вопросительный знак.

Лоренцен лежал в спальном мешке, чувствуя под собой жесткую землю, слушая шум ветра и дыхание реки, вздрагивая от крика какого-то незнакомого животного. Тело устало, но в голове кипело столько вопросов, что Лоренцен никак не мог успокоиться. Что случилось с первой экспедицией? Кто пытался саботировать вторую? Почему произошло столько помех и задержек, прежде чем она смогла стартовать? Почему Эвери не сумел скомплектовать однородный экипаж? Такие разные (почему?) люди, как они, не могли составлять экипаж космического корабля, это слишком большая ошибка для психолога. Почему рорванцы — единственные млекопитающие, встретившиеся здесь до сих пор? Почему не видно никаких следов их деятельности с воздуха? Почему у них такой недоступный для понимания язык? Если же это не так, почему тогда Эвери лжет? Почему рорванцы не сумели распознать опасность, которая должна быть так же хорошо им известна, как нам на Земле кобра? Их метаболизм сходен с человеческим, поэтому ящерица представляла угрозу и для них. Почему они вдвое удлинили путь к себе домой? Почему, почему, почему?..

На каждый вопрос можно было найти ответ, либо прямо данный Эвери, либо полученный как правдоподобная гипотеза. Но, взятые все вместе, они нарушали принцип Оккама: каждое объяснение повергало остальные, выдвигало новую гипотезу, противоречащую другой. Было ли что-то объединяющее во всех этих фактах? Или все это лишь случайные стечения обстоятельств?

Силиш караулил. Он ходил вокруг тухнущего костра, мелькал тенью, только отблески в глазах и на мушке выдавали его. Снова и снова поглядывал он на спящих. О чем он думал? Что планировал? Он мог охотиться, петь и играть в шахматы с людьми, но они были ему более чужды, чем бактерии в его крови. Способен ли он ощутить родство с людьми или он из тех чудовищ, что проглотили первый корабль и готовятся уничтожить людей со второго?

Эвери не мог лгать. Он был правдивым и дружески настроенным парнем. Психолог должен быть более умелым, но просто он никогда не имел дела с гуманоидами других миров. Может, рорванцы обманули его для каких-то своих целей? Или подкупили? Но чем можно его подкупить?

Лоренцен заворочался, пытаясь уснуть. Сон не шел. Слишком о многом нужно было подумать, слишком многого опасаться. Наконец пришло решение: он никому не может сказать о своих подозрениях. В их отряде нельзя с кем-нибудь уединиться. И нельзя говорить: возможно, рорванцы немного усвоили английский. И в конце концов у него же нет доказательств, только подозрения. Спокойно, спокойно…