Звездочет поневоле (СИ)

Может, подождать? Вскоре все изменится. Зачем? Что ты будешь делать, если Ключа не станет? Ждать не надо! Ждать не надо? Разве ты сможешь жить по-другому? А как ты жил? Очень даже и ничего. А боишься что-то менять? Не пугай меня. Любишь на двух стульях чай пить. Уже давно все решилось, пойди и сделай это, ты же умеешь. Нет вначале я… вариант не дубликат. Пусть Ключ боится меня, страдает и дергается, а ты наблюдай за ним, и хорошенько присматривай, он же виден тебе подобно рентгену, что лежит на твоем журнальном столике. Придет время, и он сам пропадет. Сам пропадет. Ключ пропадет? Смеешься? Ключ это же мерзость! Реши проблему человечества! Все поправимо, когда делаешь и думаешь во благо. Убей Ключа. Убей его. Он смертен, как и его теперешнее окружение. Это очень смертные люди, очень смертные люди, очень смертные… И ты нужен им. Я нужен им. Я стану им нужен. Я нужен им. Ты станешь им нужен. Да, я стану им нужен, и они недолго станут меня бояться! Недолго! Нет, Шуга, ты еще не знаешь о пророчестве! Ты ничего не знаешь о пророчестве! О пророчестве? Ты пока еще ничего не знаешь. Звездочет знает о мире больше, чем кто-либо, в его мастерской есть все самое необходимое! В его мастерской есть высокое небо. Небо! Небо! Небо! Высокое небо! Знаешь, кто ты? Кто ты! Кто ты?! Кто ты? Шуга! Ты… «Осторожно двери закрываются следующая станция Парк победы», – очнувшись от легкого сна, Шуга с досадой заметил, что пропустил нужную ему станцию, в голове еще слышались голоса серого сновидения, пытающиеся его в чем-то убедить. Он сошьет две противоположности, выйдя из дверей вагона в шахматную действительность, бросится в сторону иного независимого зала, что соединялся со своим точным близнецом двумя переходами, а далее в поезд, дабы умчаться в обратный путь, – туда, где он был еще секунды назад.

Не слышал шагов случайных соседей, ощущал невозможную усталость, надавливая на рецептор дверного звонка. «Неужели это конец?», – думал Сахарный, сопровождая свою скорую помощь весьма неприятными сомнениями: «Зачем я здесь? Зачем я пришел сюда? Сахарница… Чтоб ее… Оставлю пакеты под дверью с маленькой запиской для Писанины. Что за фокус? Крысята растащат пакеты, а нашлась бы помойка, скорей разбросали бы все ее содержимое вдоль лестниц, обвинив Писанину в грязи и безответственности». Столкновение с непривычным местом возбудило в Сахарном литературное пламя кубизма, ему вообразились строчки: «Поменялись пажи» – движение это, как красная книга. Суммарный IQ пластмассы отвергает рецепты печенья, – он тут же решился уйти, приобретая свойство форсажа, спешно определив принесенное им добро под хлипкую дверь Писанины, но кто-то схватил его сзади, удерживая в темноте подъезда.

– Так-так, кого мы тут видим? Не оборачивайся, помни: сопротивление наказуемо. Я тебя знаю, и, насколько мне известно, это не твой адрес, Шуга.

– И не твой тоже. Отпусти, – отдернул он неслучайного.

– Ладно… Твое и мое доверие – чистое золото, а молчанье разговора не стоит. Ты по-прежнему дипломатичен и у тебя, видно, новый парикмахер. Зачем пришел?

– Мое слово только по существу. Я дал обещание Писанине. Вчера звонил мне, как подорванный, одиноко ему, видите ли. Убеждал, что не в себе и жуть как голоден.

– Продукты?

– Это так… Красный крест выслал, у Креста таких пакетов завались.

– А я тут, между делом, подумал, вытащить его из дома. У нас сегодня в одиннадцать революционная сходка. Может, заинтересуется, наконец.

– «Брезентовый», тебя еще не взяли?

– Пятнадцать суток ареста, а как же. Пущенное яйцо влетело в плечо, жаль так, ведь в морду метил.

– Досрываете съезды.

– Досрываем! Прицелы не дремлют.

«Брезентовый» протянул руку в сторону звонка и, всей силой навалившись на хлипкую дверь, утвердительно звонил в пустую квартиру, мечтая о том, чтобы скорее пописать, да и выпить в спокойствии запрятанного в штанах спиртного. «Где он?» – нервно перебьет молчание.

– Мне думаются плохие мысли.

– Брось. Ты что, Писанину не знаешь? Сегодня трудный день, за водкой вышел. Полагаю, тараканов расплодил, не зря вонища под дверью сплотилась. Всмотрись, Шуга, малютки сквозь щелочку эмигрируют.

– Поражает, – в сомнении согласился Сахарный, поддерживая их общее наблюдение.

– Поражает? Едва ли, лучше скажи ты – как? Уж как год в руководстве купаешься.

– Отлично.

– Отлично – безразлично! – пропел двухметровый Брезентовый человек, поправляя на себе, берет десантника. – Мне Писанина рассказал о твоем выгодном назначении. Если честно, я за тебя не рад. Слухов много, и все ради чего? Не этично все это. Там, где ты, ничего хорошего.

– А ты сам кто?

– А я совесть нации, у меня все путем. О нас, активистах, будут в учебниках писать, если к тому времени вообще что-то останется, включая содержание учебников, конечно. Однако суть остается сутью – «У» подставили, вот коварные люди, лучше бы пристрелили. Об этом даже Фрюштук и Педант знают, так что гнись, Сахарный, тростником гнись.

– Моя покорность подобна предложению на спрос. Я не журфак, так между делом, кружусь. Мне за безделье платят. Понимаешь?