Звездопад

До отхода автобуса оставалось совсем немного, когда показался Гено. Он нес под мышкой завернутый в газету круг хлеба, и Маке вдруг стало так жалко его, что она не могла даже припомнить, встречала ли когда-нибудь более жалкого человека. Ей сделалось тошно от того, что она любила этого мужчину.

Далекий приглушенный отзвук отъехавшего поезда принес ей крошечное облегчение.

Когда Гено шагнул в автобус, железные ступени заскрипели под его ногами, и Мака тут же очнулась: что сказать?

Что можно сказать, когда муж ждет тебя на вокзале, а тебя все нет, и нет, и нет, потом ты выскакиваешь из вагона и бежишь очертя голову. Он зовет тебя, ты слышишь, но все-таки бежишь дальше, а оглянувшись, смотришь не на мужа, а на окно вагона. Потом просишь, умоляешь поскорее увести тебя с вокзала, и на площади ты не в силах остановиться, потому, видишь ли, что спешишь домой — соскучилась по сыну…

Когда пружины сиденья осели под весом Гено, Мака сжала пальцами металлическим поручень и откинулась к стенке машины.

«Что сказать…»

— Задержался, Гено!..

Муж не ответил и косо взглянул на нее.

В автобус поднялся немолодой мужчина с двумя тяжелыми чемоданами и с улыбкой кивнул Гено. Гено взял у него один из чемоданов и поставил в ногах.

— Подвинь сюда, — Мака потянулась к чемодану и волоком подтащила к себе.

Хозяин чемоданов вытирал пот с лица и шеи и, видимо, собирался заговорить с Гено.

— Как Гоча? — глухо спросила Мака.

Гено кивнул.

— Сон приснился ужасный! — Этого она не придумывала, сказала, не придумывая, и содрогнулась. Это была та ложь, которая должна была отвести глаза мужу, она явилась сама, и Маке вдруг опротивело все в автобусе и за его опущенными окнами. Она смотрела вокруг с отвращением, еще не думая о себе, еще не зная презрения к себе. Покорившись Тхавадзе, она воочию увидела это презрение, но не познала его. В ту минуту было невозможно и увидеть, и познать… И сейчас эта неправда, которую она не придумывала, но сказала, которая не принадлежала ей, а возникла вне ее, лишь прозвучав, достигла ее сознания.

— Не жизнь, а одно мучение, — обстоятельно вытерев вспотевшую лысину, проговорил хозяин двух чемоданов — пожилой мужчина с ввалившимися щеками.

Прежде чем обернуться к нему, Гено взглянул на жену. Он слышал, что Маке приснилось что-то страшное о сыне. Но с каких пор она стала верить снам, а если уж сон действительно так растревожил ее, почему она не выбежала из вагона самой первой и не бросилась к нему узнать, как Гоча, не заболел ли? Положим, она не видела Гено и не слышала его крика, но куда же она бежала после того, когда муж, наконец, догнал ее?

Автобус поехал.

На окраине городка в автобус сели новые пассажиры. Одним из них был электромонтер с расплюснутым носом, в надвинутой на глаза кепке. У него и сейчас висели через плечо похожие на серпы скобы с зубьями — «кошки» для подъемов на столбы электролиний. Этот монтер не раз бывал у Маки, но он ни с кем не здоровается, не только в автобусе, а и дома; он дажене спрашивает, что нужно отремонтировать, смотрит поверх твоей головы и не знает толком, с кем имеет дело.

Раз, когда он пришел по вызову, Мака одна хозяйничала в доме. Несколько дней до этого дул сильный ветер, сорвал фарфоровый ролик с оттяжки и перепутал провода на крыше. Мака никого не ждала; она была по-домашнему, в шлепанцах на босу ногу и в ситцевом сарафанчике, таком коротком после стирки, что Мака не показалась бы в нем даже мужу. Никто не окликнул, не позвал хозяев, просто видит она — ходит по двору какой-то мужчина. В ту минуту Мака не вспомнила, в чем она, и вышла.

— Кого вам? — спрашивает.

— Это я! — отвечает монтер, даже не взглянув на нее. Мака прикрыла обеими руками вырез на сарафане и поспешно вернулась в дом, по, войдя в комнату, почувствовала себя почти оскорбленной, — перед ним стояла полуголая женщина, а он даже не взглянул. Вот и сейчас он, задрав голову, разглядывал потолок автобуса.

Какой-то стыд, вернее, стыдливость перед этим человеком, который и сейчас не замечал ни ее, ни кого-либо другого, шевельнулась в Маке.

«Если он еще раз зайдет к нам, я скажу Гено, что он порядочный, работящий человек, и надо приветить и угостить его», — подумала она.

«Ах, разве теперь время об этом?..» — и отвернулась к окну.

Автобус катился по плохо заасфальтированному шоссе, и задняя расшатанная дверь то и дело стучала и лязгала. Когда машина ухала глубже, лязг двери заглушал даже громкий говор. Пожалуй, следовало воспользоваться этим и теперь же сказать что-нибудь. Ведь в конце концов все равно придется говорить, а сколько бы она ни думала, ей никогда не рассказать ничего складного об этой ночи. В шуме трясущегося автобуса Гено не расслышит половины ее слов, она же утешится тем, что свое, мол, сказала.

Обычно, встречая ее после поездок в Ианиси и провожая с вокзала домой, Гено сходил на полпути и шел на работу. В этот раз он остался.

«Почему он едет? Наверное, хочет подробно расспросить обо всем?»

Нет, лучше сейчас сказать что-нибудь, все равно что, только сказать.

С чего начать? Страшнее того, что уже случилось, ничего не будет.