Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

Заза повернулся, зашвырнул кошку на полку, где стояла миска, схватил сыр, отломил кошке кусочек, а сам набил полный рот и выскочил вон. Я вышел из засады и увидел, как он скрылся за углом. Я пустился вдогонку. Обежал вокруг дома, заглянул в подпол, кинулся к воротам, потом к перелазу через забор. Обыскал весь двор, но его и след простыл.

Растерянно озираясь, я подошел к убежищу посреди двора; спустился на несколько ступенек и заглянул. Наши глаза встретились. Я только и сумел разглядеть в темноте глаза да белый сыр. Заза торопливо запихнул в рот большой кусок, разжевал и проглотил с трудом.

— А ну, вылезай!

Он опять откусил сыр, но с места не сдвинулся.

— Оглох, что ли? Вылезай, говорят!

Он запихал в рот остаток головки, давясь и вытягивая шею, протолкнул его в глотку и только тогда вылез из ямы. Я думал, что он пустится наутек и уж тут-то я схвачу его, но он покорно остановился передо мной.

Я задыхался от злости. Наверное, мне надо было что-то сказать, объяснить, поругать, но, когда я занес руку для удара, Заза опередил меня и сказал:

— На, бей…

Рука моя застыла, словно одеревенев.

— Бей! — повторил он.

— Не бить, а убить тебя надо! — закричал я и снова замахнулся, но его острые скулы были так обтянуты, что я не мог его ударить.

— Заза! — заорал я.

— Почему не бьешь? — спросил он и подвинулся ко мне.

Я не мог ударить. Не мог. Меня душили слезы.

— Убирайся! — закричал я.

— Никуда я не пойду.

— Что?!

— Вчера тоже я съел сыр.

— Ты?.. Ну почему, почему ты?.. — Я уронил руки и заплакал.

Глава двадцать вторая

ВЕРНЫЙ ПЕС

Летом работать стало еще труднее. Невыкорчеванные в прошлом году сорняки буйно пошли в рост и стали одолевать кукурузу.

Колчерукий председатель призвал колченогого Эзику — поднимай тревогу!

Гоча и Тухия целый день правили мотыги, а я стругал аробные шкворни. Культиватор я отвез в кузницу: Гига подтянул на нем разболтавшиеся винты и сменил разбитую щербатую лапу. Новая лапа была пригнана неважно, но я все равно предпочел ее старой.

В воскресенье рано утром я поставил в сумку кувшинчик с водой, положил пол-лепешки мчади, мама завернула в инжировый лист кусок сыра. Тут и Тухия подошел к нашей калитке, окликнул меня. И мы отправились в поле.

По пути к нам присоединился Гоча.

Гогона собиралась на чайные плантации, но я не надеялся один прополоть кукурузу и уговорил ее пойти с нами.

За Тухией плелась его голодная собачка Толия. Всю дорогу она не отрывала глаз от узелка с куском мчади, болтающегося на конце хозяйской мотыги. Когда прошли мимо дома Гочи, нас остановил Серапион с большой мотыгой через плечо. Старый сапожник, привыкший к сидячей работе, еле волочил ноги. Он закрыл калитку, накинул на столбы витой кружок из веток азалии и обратился ко мне:

— Может, подвезешь на арбе, сынок?

Сам я не садился на арбу, чтоб не утруждать быков, но Серапиону я не мог отказать. Он закинул мотыгу за грядку, кое-как влез на арбу и с узелком в руках уселся сзади. Я предложил ему перебраться вперед.

— Нет, сынок, быки и без того еле тянут, — сказал он.

Позади Тухиевой собачки шагал Буду. Похоже, он трусил и избегал меня.

«Клементий-то, видно, на базаре, — подумал я, — вот и послал Буду за себя».

Накануне Эзика говорил нам, что надо промотыжить всю кукурузу. Но мы направились туда, где в поле одиноко стоял большой явор — он давал хорошую тень, и в полдень под ним можно будет передохнуть и отдышаться.

Я поставил арбу к самому дереву. Культиватор и мотыги сбросил на землю, взобрался на арбу, притянул ветку и повесил на нее узелок с едой.

Серапион, кряхтя, опустился на травку, достал из кармана точильный камень и принялся править свою мотыгу. Я впряг быков в культиватор. Гогона взялась за повод, привязанный к рогам животных.

— Ну, что, начнем? — спросил я.

— Начнем, — ответил Тухия и, украдкой отломив кусок от своей лепешки, кинул его в рот и проглотил, не прожевывая. Узелок он засунул в дупло явора над самой арбой. Собака облизнулась длинным, как подошва, языком и улеглась под арбой.

— Ну! Ну-у! — крикнул я на быков. — Пошли!

Гогона повела их по заросшим сорняками бороздам.

Когда мы прошли три борозды, ребята тоже начали мотыжить. Серапион еще немного поскреб свою мотыгу камнем и встал в ряд с ними.

На широко раскинувшихся полях тут и там показались упряжки быков и старики с мотыгами.

Солнце жгло немилосердно. С каждой новой бороздой зной усиливался. Культиватор с трудом одолевал сорняки, пустившие глубокие корни; новая лапа почти все время болталась в воздухе, и я всей тяжестью давил на нее. То и дело приходилось повторно проходить борозду, но на долю полольщиков все равно оставалось много работы. Они по двое двигались друг за другом.

Черный бык скоро притомился, на губах у него выступила пена. Я попридержал быков, чтобы дать им отдохнуть. Полольщики едва закончили по одной борозде. Тухия взглянул на солнце: до полудня было далеко. Он тихо, чтобы не слышала Гогона, спросил меня:

— Не пора полдничать-то? А?..