Звёздный сын Земли

Так, молча, разговаривала с космонавтом Земля. И понемногу он привык к её немому разговору. Но озорство не оставляло его и в этой обстановке. Он начинал болтать сам с собой, зная, что за толстыми стенами с электронной начинкой его услышат.

"Он вспоминал, кто должен дежурить в тот день, и говорил, не рассчитывая на ответ. "Зин! А Зин! — доносилось из динамика. — Ты сегодня дежуришь? Как там моя Валя? Передай ей, что я тут обжился".

Прошло ещё несколько дней. По эту сторону камеры знали, что сегодня затворничеству наступит конец. Но Гагарин ничего не подозревал, для него бесконечное время продолжало тянуться и тянуться…

Неожиданно из динамика донеслось странное мурлыканье под нос.

— Вот порвались шнурки… — пел Гагарин. — Пора готовиться к записи… Сколько мне дали электродов… Один электрод с жёлтым шнурком… Другой электрод с зелёным шнурком… Третий электрод с красным…

"Мне было непонятно всё это, — пишет Апенченко, — и психолог Фёдор Дмитриевич просто объяснил: "Иссякли впечатления в камере. Вот он и ищет новых приключений. Поёт, как казах, обо всём, что видит".

В характеристике, составленной перед его полётом, было сказано: "Реакция на "новизну" (состояние невесомости, длительная изоляция в сурдокамере, парашютные прыжки и другие воздействия) всегда была активной; отмечалась быстрая ориентация в новой обстановке, умение владеть собой в различных неожиданных ситуациях. Уверенность, вдумчивость, любознательность и жизнерадостность придавали индивидуальное своеобразие выработке профессиональных навыков".

ПЕРСТ ФОРТУНЫ

У генерала Каманина много всего за спиной. "Голова в сединах, грудь в орденах", — можно сказать о нём, хотя он ещё не так и сед. В двадцать четыре года он спасал в полярном море челюскинцев; девушки тогда пели по всему Советскому Союзу:

Моё сердце ранено

Лётчиком Каманиным.

С газетных страниц смотрел юноша, стремившийся всеми силами удержать на лице деловое, даже слегка насупленное выражение…

С Гагариным они встретились впервые в начале марта 1960 года.

Но Николай Петрович не был для Юрия совсем чужим: начальник Саратовского аэроклуба Григорий Кириллович Денисенко, тоже Герой Советского Союза, фронтовой товарищ Каманина, часто рассказывал о своём однополчанине.

Думаю, что с годами генерал — человек, как мне показалось, вовсе не сентиментальный — привязался к своим питомцам, чувствовал себя уже неотторжимым от них. В его дневнике проскальзывают озабоченные, почти родительские нотки.

5 апреля 1961 года, когда они прилетели из ещё заснеженной Москвы на Байконур, где над высокими песчаными барханами дул сухой "афганец", Николай Петрович Каманин записывает:

"В автомашине по дороге на аэродром, в самолёте и сейчас, когда я пишу эти строки, а космонавты играют за окном в волейбол, меня неотступно преследует одна и та же мысль: кого послать в первый полёт — Гагарина или Титова? И тот и другой — отличные кандидаты… Есть ещё несколько дней, чтобы сделать выбор. Невольно вспоминаются дни войны. Тогда подчас было трудно решать вопрос, кого посылать на рискованное задание; оказывается, во много крат труднее решить, кого из двух-трёх достойных сделать участником всемирно-исторического события".

Проходят сутки, Николай Петрович снова обращается к заветной тетрадке. Вот ещё одна его запись.

"Весь день наблюдал за Гагариным, вместе обедали, ужинали и возвращались в автобусе. Он ведёт себя молодцом, и я не заметил ни одного штришка в разговоре, в поведении, в движениях, который не соответствовал бы обстановке. Спокойствие, уверенность и знания — вот его характеристика за день… Ребята давно уснули, а я в раздумье сижу над дневником…"

8 апреля состоялось заседание Государственной комиссии. Полётное задание пилоту космического корабля "Восток" подписывают Королёв и Каманин. "От имени ВВС я предложил первым кандидатом Гагарина Юрия Алексеевича, а Титова Германа Степановича — запасным. Комиссия единогласно согласилась с предложением".

9 апреля, воскресенье.

"В конце дня я решил не томить космонавтов и объявить им решение комиссии. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни говорили, что решение о том, кто летит, надо объявлять на старте; другие считали — надо сделать это заранее, чтобы космонавт успел привыкнуть к мысли о полёте.

Я пригласил к себе Юрия Гагарина и Германа Титова и сказал как можно более ровным голосом:

— Комиссия решила: летит Гагарин. Запасным готовить Титова.

Не скрою, Гагарин сразу расцвёл своей улыбкой. По лицу Титова пробежала тень досады, но это только на какое-то короткое мгновение. Герман крепко пожал руку Юрию, а тот не преминул подбодрить товарища: "Скоро, Герман, и твой старт".

А накануне полёта, после обеда без тарелок и вилок, из космических туб, Юрий неожиданно сказал Каманину:

— Знаете, Николай Петрович, я, наверно, не совсем нормальный человек.

— Почему?

— Завтра полёт. Такой полёт! А я совсем не волнуюсь. Ну, ни капли не волнуюсь. Разве так можно?

Наверно, всё это так и было, хотя каждое событие имеет столько окрасок, сколько людей о нём вспоминает.