Звонок из Мемфиса

Толик Великопостный числился штатным кремлевским пианистом. На всех правительственных приемах он играл Гимн СССР, на вечеринках – «Белые розы», на крестинах – «Боже, Царя храни», а на похоронах – известный в широких кругах шлягер «Ту‐104 – самый лучший самолет». К своему званию «Величайший пианист Планеты» он не подпускал никого. Если ему сообщали, что кто-то играет лучше, Великопостный нападал на говорившего, и искусство забирало очередную жертву. Звание «Великий» принадлежало только ему! Как всех талантливых людей, пианиста губил алкоголь. В конце приемов, когда клап фортепиано закрывался, инструмент становился барной стойкой, вокруг собирались любители светских сплетен, политики, дорогих сигар и напитков.

Яхта доставила пассажиров к концертному залу. Нарядно одетых людей собралось неожиданно мало – их не было вообще.

– Огрубел народ, – вздохнул Богли. – Утратил интерес к искусству.

– А вы, Эстом Оливерович?

– Я, как вы видите, Гефсимания Алоизовна, от искусства неотделим!

По фойе возбужденно ходил Толик. По мере того, как публика не появлялась и не появлялась в необходимом для концерта количестве, пианист все ближе подбирался к буфету, вечному источнику не очень дорогого дагестанского коньяка.

– Пойдем, Гефа! Я познакомлю тебя с Великим Маэстро.

– Как? Вы знакомы с Великопостным?

– Имею честь.

Догнав музыканта, Богли хлопнул того по плечу. Расстроенный отсутствием слушателей Толик чуть не упал от испуга. Богли он не узнал.

– Анатолий! Это я – Эстом из Министерства. Не бойся.

– Верно, пардон, не сразу узнал вас. Ведь вы знаете, Моцарта отравили, Леннона убили, так и меня могут. Приходится быть начеку. – Великопостный расслабился, услышав ключевое слово – «министерство». Слегка надувшись, он принял важный вид, а когда к ним подошла Гефсимания, был уже весьма уверенным в себе, весьма импозантным маэстро.

– Анатолий, познакомьтесь, моя спутница – ваша бессмертная… нет, бессменная, ваша очаровательная поклонница Гефсимания Алоизовна. Гефа! Познакомься: мой друг, большой музыкант, но очень скромный человек – Анатолий.

Гефа протянула руку. Толик бережно взял ее, слегка пожал, а потом поднес к губам, поцеловав в легком поклоне. Неожиданно для Эстома, от такого банального, но редкого проявления мужского внимания Гефсимания расцвела.

– Выпьем шампанского, – весело произнесла она. – За знакомство!

Анатолий в уме прикинул, как это скажется на выступлении, но тут же одумался. Решил: раз публики нет, то риск провала небольшой.

– Пойдемте, я буду играть только для вас! Уж не взыщите, если где-то промахнусь…

– Ах, промахнитесь. Тогда я буду уверена, что это из-за меня, – любезно попросила Гефсимания.

Раздался первый звонок. Они взяли по стопке коньяка – до того мягкого, что Эстом решил прикупить бутылочку.

– Какой вкусный коньяк, ребята. Давайте за искусство! – выступил с речью Богли.

– Давайте, – поддержала Гефа.

Они опрокинули по одной, решив повторить.

– За музыку, – предложила секретарь.

– Мне не бери. Тут не разбавляют, а мне играть, – предупредил его виртуоз.

– Ну, тогда возьму себе и Гефсимании, – Эстом легонько отодвинул Гефу от себя поближе к Анатолию.

Она уловила движение, смело придвинулась к виртуозу. Эстом взял вторую, третью, еще… Пил ли Анатолий, он не помнил. Они дождались третьего звонка.

– Пройдемте в зал, – забеспокоилась Гефсимания. – Сейчас начнется концерт.

– Пойдемте, – Анатолий взял даму под руку.

После третьего звонка все прошли в пустой зал, сели на первый ряд. На подмостках происходила непонятная суета. Персонал бегал по сцене и за кулисами. Работники периодически заглядывали под крышку фортепьяно. Потом один подошел к Толику, что-то шепнув тому на ухо.

– И вы молчали? Это же мой концерт! – воскликнул Анатолий. – А я жду выступления. Вы, Гефсимания Алоизовна, совсем меня разочаровали! Пардон, очаровали! Буду играть Шопена. Молодой человек! Молодой человек! – тут же обратился он к работнику, который шептал ему на ухо. – Что заявлено в программе?

– «Этюды для механического пианино».

– Какая глупость. Кто это придумал? Буду играть этюды Шопена. Гефсимания! Прощайте! Ой, здравствуйте! Нет, слушайте.

Гефа смеялась.

«Коньяка он выпил много, еще до нас», – решил Богли.

Анатолий прямо из зала поднялся на сцену и заиграл Шопена. Нежная мелодия, бархатные тона, импровизация мастера погрузили Богли в глубокий приятный сон. Он склонил голову на мягкое, как его подушка, плечо Гефы.

Ему снилось, что он – Амур с луком и колчаном стрел. Летал Богли над московской толпой, стреляя в сердца прохожих. Люди хватаются за стрелы руками, хотят вытащить. Но им мешает невидимая сила, подчиняет своей воле. Они перестают двигаться хаотично, берутся за руки, танцуют в хороводе… Вот уже вся Москва – одно длинное перепутанное ожерелье хоровода. Все плывет в такт музыке: люди, дома, деревья, птицы… Эстом завис над ними в воздухе. Ему хорошо. Он парит, парит, парит…

– Гражданин, проснитесь! Гражданин!

Эстом открыл глаза. Незнакомая женщина в синем халате трясла вице-премьера за плечо.

– Где я? Что такое?

– Гражданин! Концерт закончился.

– Когда?