Звонок мертвецу

Я тщательно проверил его карманы, куртку, брошенную на спинку стула, потом заглянул в туалет. Следов обыска нигде не было, одежда аккуратно висела в шкафу, все было на своих местах, но я понимал, что, если тут и было нечто существенное, теперь оно исчезло, ибо здесь работал специалист.

Я вытер носовым платком все ручки, к которым прикасался, и вышел из квартиры. Но пошел не вниз, а вверх. Поднялся на чердак, вылез на крышу, добрался по ней к углу соседнего здания и спустился по пожарной лестнице, предприняв эту предосторожность на тот случай, если снаружи у дома Арта меня кто-нибудь ждал. Пройдя два квартала, я схватил тачку и отправился к Кармен.

Многозначительный старикашка не забыл меня с прошлого раза, но это не помешало ему вторично проверить мои документы. Он, видно, считал, что тот факт, что Кармен принимала меня, ничего не значит. Возможно, она уже выставила меня за порог. Он был величествен в своей должности, не доверяя мне даже тогда, когда в руке у него находился мой документ с печатями и фотографией.

Я поднялся, наконец, и увидел, что Кармен ждет меня возле лифта. Она улыбалась, но глаза выдавали сильное беспокойство. Она бурно кинулась мне на грудь, губы ее жадно впились в мои, в этом было даже что-то болезненное. Ее тело, напряженное силой жизни, казалось, освободило себя от всего, что долго сдерживало ее ощущения. Чувства вырвались наружу.

Слезы проложили по ее щекам блестящие дорожки, потом она оторвалась от моих губ и, уткнувшись в мое плечо, всхлипывала возле моей шеи.

— Полегче, детка, — сказал я и слегка отстранил ее, чтобы лучше видеть, но только на секунду, потому что она вновь неистово прильнула ко мне. И твердила она все одно и то же:

— Гангстер, ты сумасшедший! Ты сумасшедший!

Я вытер ее слезы, нежно поцеловал, затем за руку отвел в квартиру. Она все еще всхлипывала, дыхание ее прерывалось. Я сказал ей:

— Не привык к такому дружественному приему.

Она слабо улыбнулась, уже почти успокоившись.

— Ты ненормальный, Ирландец. Все газеты, все теленовости, все комментаторы обвиняют тебя в этом... Райан... Не можешь ты... Я не знаю, как все это понять...

— Скверно, да?

— Но почему?.. Почему, Райан, все они обвиняют тебя?

— Радость моя, к чему столько вопросов?

Она помолчала, нахмурилась, забрала свою руку из моей и положила ее себе на колено.

— Прости... Не думай, что я истеричка, я не из таких. Мне-то лучше знать... Просто... Всю жизнь мне не везет; Я никогда раньше не была счастлива. А теперь... Со мной такое впервые, это похоже на... похоже... Заботиться о ком-то, кто ничего не чувствует, прекрасно!.. И тебя ни во что не ставит. Это случается с другими сплошь и рядом. Но чтобы со мной, я и подумать не могла. — Она взглянула с улыбкой и тихо прибавила: — К тому же... я никогда раньше не любила гангстера.

— Ты сама ненормальная.

— Я знаю. .

— Ты посмотри на себя, ты классная девочка, ты бросишь меня шутя. Ты просто слегка перевозбудилась, вроде того, как возбуждаешься, возможно, за карточным столом. Но, радость моя... Я злой, и я не могу позволить себе впадать в любовь, как ты. А ты правда классная девочка и, главное, интересная.

— Ирландец, ты никогда не думал о... о постоянной женщине? Ты вообще любил?

— Угу. Особенно помидоры.

— Так я хочу быть помидором! Или я должна просить прощения?

— Девочка, ты говоришь, как безумная.

— У меня ничего больше нет, Ирландец. У меня никогда ничего не было.

— Черт, как я могу постоянно с кем-то быть? При моей-то жизни?.. Да мне и в голову не приходило. И потом, ты, ты вот хочешь быть со мной, но ведь это ненадолго, детка! Ведь ты сбежишь от меня первая. Ты, возможно, и правду говоришь, что полюбила гангстера... Но это как азарт, когда ты тащишь три карты и видишь, что все в масть. И азарт тем сильнее, чем выше ставки. Но когда в другие руки идут двойки и тройки, выводя этого другого на малый приз, разве твой азарт не идет сразу на убыль? Это только кажется чем-то большим. Это ничего не стоит. Черт возьми, ты просто сошла с ума! Возьми себя в руки, госпожа вице-президент.

Я был так разгорячен, что треклятый шрам на спине начал зудеть. Ну и разговорчики! Но она-то — я только взглянул на нее и сразу понял, — она-то знала и чувствовала, что счет не в мою пользу. Она раньше меня догадалась, что я не ее уговариваю, а себя, себя...

Глаза ее прояснились. Пока я говорил, она привела в порядок свои мысли. И когда я замолчал, она спокойно сказала:

— Ну а пока, Ирландец, ты позволишь мне быть твоим сумасшедшим помидором?

— Котенок...

— Ты меня не любишь. Хорошо. Ладно. Это ничего, не страшно.

Я сделал все, чтобы заковать свое сердце в броню. Я не хочу позволять своим чувствам одолеть разум, но как это тяжело, оказывается. Нет, это не какая-то бросовая вещь, которую можно разбить на куски, выбросить осколки и забыть.

— У меня плохая партия, детка, проигрышная, ты видишь?

Я обнял ее.