Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

Мы переезжали в новый офис в Монтгомери в мрачной тени, отброшенной этими двумя казнями. Обитатели тюрьмы смертников были как никогда взволнованы и возбуждены. Когда в июле Герберт Ричардсон получил известие о том, что его казнь назначена на 18 августа, он позвонил мне из тюрьмы за мой счет.

— Мистер Стивенсон, это Герберт Ричардсон, и я только что получил уведомление о том, что штат планирует казнить меня 18 августа. Мне нужна ваша помощь. Вы не можете отказать! Я знаю, вы помогаете некоторым парням, и вы открываете свой офис, так что, пожалуйста, помогите мне.

Я ответил:

— Мне очень печально слышать о том, что назначена дата вашей казни. Нынешнее лето выдалось на редкость тяжелым. Что говорит ваш адвокат-волонтер?

Я еще не придумал наилучшего способа говорить с осужденными о том, как следует реагировать на сообщение о назначенной дате казни. Мне хотелось бы сказать что-то утешительное, вроде «не волнуйтесь». Но это, конечно, значило бы требовать от человека слишком многого: весть о запланированной казни была чем угодно, только не надуманным поводом для беспокойства. «Мне жаль» — это тоже были не те слова, но ничего лучшего я придумать не мог.

— У меня нет адвоката-волонтера, мистер Стивенсон. У меня вообще никого нет! Мой адвокат-волонтер сказал, что больше ничего не может для меня сделать, больше года назад. Мне нужна ваша помощь.

У нас в офисе до сих пор не было ни компьютеров, ни юридических справочников, а штат до сих пор не был укомплектован другими адвокатами. Поначалу я взял на работу бывшего однокашника по Гарвардской юридической школе, который согласился стать нашим постоянным работником и переехать в Алабаму из Бостона, где прежде жил. Я был в восторге от того, что у меня появится помощник. Он пробыл в Монтгомери пару дней, после чего мне пришлось отправиться в поездку для сбора средств. Когда я вернулся, его уже и след простыл. Он оставил письмо с объяснениями, что не представлял, насколько трудно ему будет жить в Алабаме. Он проработал меньше недели.

Попытки приостановить казнь означали бы непрерывную работу по восемнадцать часов в день в течение месяца в отчаянных попытках получить от суда распоряжение. Мы могли бы добиться этого, только бросив все остальное и сосредоточив усилия, и все равно было крайне маловероятно, что мы преуспеем. Я судорожно пытался придумать, чем заполнить возникшую паузу, а Ричардсон продолжил:

— Мистер Стивенсон, у меня есть тридцать дней. Пожалуйста, скажите, что вы мне поможете.

Я не знал, что можно сказать на это, кроме правды:

— Мистер Ричардсон, мне очень жаль, но у меня нет ни справочников, ни сотрудников, ни компьютеров — ничего, что позволило нам бы сейчас брать новые дела. Я еще даже не нанял адвокатов. Я пытаюсь решать вопросы…

— Но у меня назначена дата казни! Вы должны представлять меня! Какой смысл во всем остальном, если вы не собираетесь помогать таким, как я? — Я слышал, как он нервно задышал в трубку. — Они убьют меня! — выдохнул он наконец.

— Я понимаю, что́ вы говорите, и пытаюсь сообразить, как вам помочь. Просто мы настолько перегружены… — Я не знал, что сказать, и между нами повисло долгое молчание. Я слышал, как мой собеседник тяжело дышит в трубку, и мог только догадываться, насколько он должен быть расстроен. Я молчал, внутренне собираясь с силами, готовый услышать от него гневные или резкие слова, проглотить его вполне понятную ярость. Но в трубке внезапно стало тихо. Он отключился.

Этот звонок выбил меня из колеи на весь день, и ночью я не сомкнул глаз. Меня преследовали воспоминания о собственных бюрократических возражениях; а в ответ — его отчаяние и молчание…

На следующий день он, к моему облегчению, позвонил снова.

— Мистер Стивенсон, прошу прощения, но вам придется представлять меня. Мне не нужно, чтобы вы говорили, что не можете остановить казнь; мне не нужно, чтобы вы говорили, что не можете получить отсрочку. Но у меня осталось двадцать девять дней, и я не думаю, что проживу эти дни, если у меня не будет вообще никакой надежды. Просто скажите, что вы что-нибудь сделаете, и дайте мне какую-никакую надежду.

Я никак не мог сказать ему «нет», поэтому сказал «да».

— Я не уверен, что мы сможем что-то сделать, чтобы предотвратить казнь, учитывая положение вещей, — мрачно ответил я ему. — Но мы попытаемся.

— Если бы вы смогли сделать что-нибудь, хоть что-нибудь… ну я был бы очень благодарен.

Одна из наименее часто обсуждаемых послевоенных проблем — то, насколько часто ветераны привозят с собой травмы и по возвращении в общество оказываются за решеткой.