Звучит повсюду голос мой

Лучше бы ты мне еще дал сына, если дал дочь. Он был бы опорой сестры, никто бы не посмел к ней приблизиться! О аллах! Зачем ты отнял у нее отца, под его защитой мы бы ушли из этого, ставшего чужим нам, дома!.."

Мысль покинуть дом Бейбалы-бека не оставляла Сону. Но куда идти? К кому обратиться за помощью? У кого искать прибежища? Она машинально сбивала масло для господского стола из свежих сливок. Если бы горечь, накопившуюся в сердце несчастной матери, смешать с тем маслом, что готовилось для бека в маслобойке, получился бы яд... В просторном светлом мире не было места для нее и ее единственного ребенка...

После того как Чеменгюль разобрала бурдюки и кувшины, привезенные в бекский дом с зимовья от арендаторов его земли, она подошла к Соне:

- Сегодня будь начеку, Сона! Бейбала с утра напился, лучше бы Гаратель ему на глаза не попадалась...

Сона позвала Гаратель и велела ей не выходить из их комнаты. Но предотвратить несчастье было уже невозможно - с господской половины раздался зычный голос бека:

- Гаратель! Гаратель, где она?

- О черный день, будь ты проклят! Он записан на моем лбу, Чемен!.. Я знаю, чует мое сердце...

Сона вместе с Гаратель и Чеменгюль подошли к дверям в комнату Бейбалы-бека. Сона шепнула подруге:

- Умоляю тебя! Побеги за Исрафилом, может быть, понадобится его помощь...

Чеменгюль осталась за порогом комнаты бека... "Чем я могу помочь этой несчастной, о аллах?! Кто может ей помочь? Я даже не осмеливаюсь с ними войти в комнату к этому пьянице..."

Сона и Гаратель остановились у самой двери. Гаратель не совсем понимала, почему мать идет с ней рядом, держа ее за руку, почему у нее и тетушки Чеменгюль такие перепуганные лица. Она видела, что дядя Исрафил и другие слуги всегда сопровождают ее в комнаты бека, но относила это за счет любви, которой была окружена с детства. Эти простые люди всегда баловали девочку, угощали сладостями, играли с ней. Она спокойно вошла в комнаты, которые теперь часто убирала.

Бейбала-бек полуодетым развалился на тахте, лежа на бархатных подушках. Не узнав Сону, которую в первую минуту принял за Чеменгюль, он завопил, пьяно брызгая слюной:

- А ты убирайся! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты здесь не появлялась!

В порыве безысходного горя Сона бросилась перед беком на колени:

- Бейбала-бек! Пожалей меня, не делай несчастным мое дитя!

Дорогой друг! Позволь избавить тебя и себя от описания того, как царица фей ползала у ног ненавистного ей и мне пьяного негодяя. Эта сцена прекратилась неожиданно: озверевший Бейбала-бек схватил трость, валявшуюся у тахты, и начал стегать Сону и Гаратель. Он злобно повторял, нанося удары:

- Хорошо, сукина дочь, что ж, пусть будет так! По-доброму не захотела заставлю! Сукина дочь! Каждая мразь бережет свою честь. Ну я тебе покажу!

Злоба протрезвевшего бека еще больше распалилась. Как стон донеслись до стоявших за дверью слуг слова Соны:

- Бей, убивай, бек, только не обесчесть! Бей...

Ни Сона, ни Гаратель не сопротивлялись ударам трости; когда они вышли из комнаты бека, на них было страшно смотреть. Служанки не могли сдержать слез... Но в те минуты, когда ее избивал бек, к Соне пришло решение: ей вспомнилась Минасолтан. В тот единственный день в ее доме она увидела лицо матери, почувствовала материнскую заботу... "Она мне поможет. Пристроит на работу в какой-нибудь праведный дом. Служанки везде нужны. Теперь я не красавица чанги, теперь меня никто не узнает. Пойду, брошусь в ноги, буду умолять. Пусть хоть дочку устроят, а сама я утоплюсь в заводи, чтобы снять с девочки клеймо, чтоб никто не смог ее упрекнуть, что у нее мать - чанги... С мертвого какой спрос?! И ребенок будет присмотрен... Нет, семья Аги не откажет мне, Минасолтан что-нибудь придумает для моего ребенка. Они достойные люди, не пустят мое дитя по дурной дороге. Они небогаты, но сердца у них золотые. Мне бы только добраться до них и поручить дочку их заботам, а потом..."

После того как Сона пришла к такому решению, ей уже были не страшны побои Бейбалы-бека. Когда Чеменгюлъ и Исрафил привели избитых в комнату Соны, она обратилась к Исрафилу:

- Братец Исрафил, вся надежда на тебя! Я хочу этой же ночью отправиться в Шемаху к Are. Он благородный сеид и знаменитый поэт, пожалеет нас и придумает что-нибудь...

Когда на темно-синем небосклоне засверкала утренняя Венера, от окраины Арабчелтыкчи ушел крошечный караван, состоявший из одного верблюда и троих спутников. Их тени расплывались в предутреннем сумраке, скрывая Сону, Гаратель и немолодого погонщика двугорбого верблюда. Сона непрестанно молилась: "О аллах! Помоги мне уберечь своего ребенка!" В ее ушах звучали напутственные слова Исрафила: