Звучит повсюду голос мой

... После ухода сына Минасолтан молча ходила по дому, делала привычные дела и не уставала в душе ругать чанги. Она молила аллаха уберечь ее дитя от уловок бесстыжей. Но ближе к полудню раскаяние все чаще пробиралось к ней в сердце. "Хоть она и чанги, но аллах не согласился на ее смерть. А кто такая я, чтобы обрекать на гибель несчастное существо, чудом избегнувшее смерти? Она пришла в дом сеида, как в дом аллаха, чтобы спрятаться... Я прячу ее, а сама желаю ей голодной смерти..." Такими размышлениями Минасолтан вконец расстроила себя. В щелочку двери она углядела, что Сона, почти не изменив положения с утра, сидит в углу на полу, обхватив колени и склонив голову. Девушка до сих пор всхлипывала. "Твой самый грустный день - еще впереди, несчастная..."

Минасолтан положила на поднос хлеб, сыр, масло, поставила пиалу с чаем и вошла в комнату. Не говоря ни слова, она опустила поднос перед Соной и вышла.

Прошло некоторое время. Минасолтан не выходила во двор, так как условились с Сеидом Азимом: пусть думают, что дома никого нет. Если бы кто-нибудь постучал в ворота, она бы ему не открыла. Но от страха и беспокойства бедной женщине не сиделось на месте, она сновала из комнаты в комнату. Когда она снова посмотрела на Сону в дверную щель, она поняла, что девушка до еды не дотронулась. "Будто плывет по океану дум, бедняжка..." Она испугалась этого слова "бедняжка", неожиданно пришедшего ей на ум. "А что? Ну да, ей-богу, бедняжка... Уж лучше бы ее сразу убили, чем так преследовать и мучить... Чему быть, того не миновать. Суждено ей предстать перед страшным судом - предстанет, зачем же судить человека ежечасно?.." Доброе сердце все искало причин простить бедную девушку. Теперь у Минасолтан душа болела и за нее. Она вошла и тихо спросила:

- Почему ты не ешь?

Сона хотела встать перед женщиной, но мать поэта легко коснулась ее плеча:

- Сиди, сиди, откуда у тебя силы, бедняжка?

Услышав ласковый голос, Сона залилась слезами. Танцевавшая перед мужчинами с открытым лицом, выросшая в доме учителя танцев, не смущавшаяся говорить с посторонними, уговорившая бандита отпустить ее, оробела перед добротой и сердечностью матери... Давно-давно с ней никто так не говорил.

Минасолтан села на палас напротив Соны.

- Съешь хотя бы кусочек хлеба, а то обессилеешь и не сможешь отправиться в путь. И не плачь...

Сочувственный ласковый голос проник в сердце. "Ага постоянно слышит чудесный голос матери, вот откуда его доброта... Какое счастье жить с матерью..." Слезы сами собой лились из глаз.

Минасолтан не могла себе представить измученную горем девушку бесстыдной танцовщицей. Неужели это она - источник ненависти шемахинских женщин, проклятая всеми Сона?

- Бедняжка! Чья ты дочь? Каким образом ты оказалась в доме нечестивца? Расскажи, открой свое сердце, разделенное горе легче становится.

Ласка сделала доброе дело. Сона чуть успокоилась. Впервые за весь день она оглядела комнату, взгляд ее скользнул поверх плеча Минасолтан по голубой без единого пятнышка гладкой стене...

... Под ярко-голубым небесным сводом чернело обугленное черное село, слегка тянуло гарью от сгоревших строений. Чуть в стороне - глиняные хибарки, землянки, крытые тростником. В одной из таких землянок...

РАССКАЗ СОНЫ

Сона медленно вспоминала:

- Когда мой отец умер, с его смертью на земле для нас с матерью не осталось ни одного близкого человека. За год до этого дня страшный мор унес большинство жителей нашего села, а с ними всю нашу родню... Холера мало кого пощадила. А тут еще, когда сжигали жилища и вещи умерших от холеры, занялся пламенем сначала один конец села, потом пожар перекинулся на все дома и сады... Наступил и голод. Люди еле сводили концы с концами. В эту пору умер мой отец.

Минасолтан с волнением слушала, а Сона, на время забыв страшные события прошедшей ночи, перенеслась во времена не менее страшные и трагические и, как маленькая лодка в океане, покачивалась на зыбких волнах воспоминаний...

- Несколько дней мы оплакивали отца; кроме ветра, никто не открыл нашу дверь, чтобы разделить с нами горе... А кто мог открыть ее? В каждом доме оплакивали собственных покойников, скорбели о погибшем урожае и гибнущем скоте... О нас никто не вспоминал, как будто и сам аллах забыл о нас. Мы голодали, а всемогущий не посылал нам и кусочка хлеба. Вся трава выгорела в округе, не было крапивы сварить похлебку, не было цветка мальвы или чертополоха, чтобы пожарить... Я без конца просила есть, у матери не осталось слез оплакивать нашу судьбу...

Однажды на заре мама подняла меня с постели. Мы оделись во все, что у нас осталось. От голода у меня сводило живот, но покормить меня было нечем. Мы вышли из нашей землянки, закрыли дверь. Бедная мама, словно предчувствуя, что навсегда расстается с местом, где выросла и нашла свое счастье, где остались могилы ее родителей и любимого мужа, напоследок долго оглядывалась. Слезы лились потоком из ее глаз, она взяла меня за руку и торопливо двинулась в путь. По дороге она сказала мне: