Звук и ярость

БЕНДЖАМИН. Урожденный Мори в честь единственного брата его матери, красивого франтоватого хвастливого никчемного холостяка, который занимал деньги у всех и каждого, даже у Дилси, хотя она была чернокожей, объясняя ей, вытаскивая руку из кармана, что она не просто в его глазах является членом семьи его сестры, но и в чьих угодно глазах будет прирожденной леди. Кто, когда наконец даже его мать поняла, что он такое, и с рыданиями настаивала на изменении его имени, был перекрещен в Бенджамина своим братом Квентином (Вениамин сын нашей старости, проданный в Египет). Который любил три вещи – луг, проданный, чтобы оплатить свадьбу Кэндейс и послать Квентина в Гарвард, свою сестру Кэндейс, свет огня. Который не лишился ни одной из них, потому что сестры не помнил, только ее утрату, а огонь был такой же яркостью, как отход ко сну, а луг проданный стал даже лучше, чем прежде, потому что теперь он и Т.П. могли не только вне-временно следовать вдоль забора за движениями, и для него не имело никакого значения, что движения эти были людьми, размахивающими клюшками для гольфа, но еще Т.П. приводил их к зарослям травы или бурьяна, и в руке Т.П. вдруг появлялись маленькие белые сфероиды, которые соперничали, а иногда и преодолевали то, что, как он не знал, было силой тяготения и все незыблемые законы, когда их выпускали из руки в сторону деревянного пола, или стены коптильни, или бетонного тротуара. Охолощен в 1910-м. Помещен в штатный приют для умалишенных в 1933 году. И тогда тоже ничего не лишился, потому что, как было и с его сестрой, луга он не помнил, а только его утрату, а свет огня по-прежнему оставался яркостью сна.

КВЕНТИН. Последняя. Дочь Кэндейс. Безотцовщина за девять месяцев до своего рождения, безымянная при рождении и уже обреченная остаться безмужней с того мига, как делящаяся яйцеклетка определила свой пол. Которая в семнадцать лет в одна тысяча восемьсот девяносто пятую годовщину кануна воскресения Господа Нашего добралась по водосточной трубе из комнаты, где дядя запер ее в полдень, до запертого окна его собственной запертой и пустой спальни и выбила стекло и влезла в окно и дядиной кочергой взломала запертый ящик бюро и забрала деньги (и не 2840 долларов 50 центов, а почти семь тысяч долларов, чем и объяснялось бешенство Джейсона, его багровая нестерпимая ярость, которая в тот вечер, а затем в течение следующих пяти лет вспыхивая с почти или просто прежней силой, заставляла его серьезно опасаться, что в какой-то момент уничтожит его, убьет его с мгновенностью пули или молнии – ведь, хотя у него украли не какие-то жалкие три тысячи долларов, но почти семь тысяч, он даже не мог сказать про это никому другому; потому что у него украли семь тысяч долларов, а не просто три, ему не только не дано было найти моральную поддержку – в сочувствии он не нуждался – у других людей, к несчастью, получивши одну стерву в сестры, а вторую в племянницы, он не мог обратиться в полицию; потому что потеряв четыре тысячи долларов, ему не принадлежавших, он не мог вернуть даже три тысячи, которые были его, поскольку эти первые четыре тысячи долларов не только по закону принадлежали его племяннице, как часть денег, которые последние шестнадцать лет присылались ее матерью на ее содержание, но они вообще не существовали, будучи официально заявленными как истраченные и израсходованные в ежегодных отчетах, ежегодно представлявшихся им в окружной суд по его обязанности как опекуна и доверенного лица; так что у него украли не только плоды его воровства, но и его сбережения, и украла их его собственная жертва; у него украли не только четыре тысячи долларов, ради приобретения которых он рисковал тюрьмой, но и три тысячи, которые он накопил ценой жертв и отказа себе во всем, почти по монетке, по монетке за без малого двадцать лет – и украла их не просто его жертва, но совсем еще девчонка, совершившая это одним махом, без предварительного умысла или плана, не зная и даже не думая, сколько найдет, когда взламывала ящик; и теперь он даже не мог обратиться за помощью в полицию – он, который всегда считался с полицией, никогда не причинял ей хлопот, год из года платил налоги, которые содержали полицейских в паразитическом и садистском безделье; и не только это: он и сам не посмел преследовать девушку, потому что мог ее поймать, и она бы заговорила, так что единственным выходом для него оставалась тщетная мечта, заставлявшая его потеть и ворочаться на постели по ночам еще два, три и даже четыре года после случившегося, когда ему уже следовало давно об этом забыть – как он внезапно хватает ее, кидается на нее из темноты, прежде чем она успеет промотать все деньги, и убивает ее прежде, чем она успеет хоть что-нибудь сказать) и спустилась по той же водосточной трубе в сумерках и бежала с циркачом, который уже был судим за двоеженство. И вот так исчезла; какая бы оккупация ее ни настигла, хромированного «мерседеса» не появилось бы; и ни на одном снимке не окажется штабного генерала.

Вот и все. Эти остальные не были Компсонами. Они были чернокожими: