Звук и ярость

Она текла долго, и я ощущал свое лицо – холодное и какое-то мертвое, и мой глаз, и царапина у меня на пальце снова начала зудеть. Я слышал, как Шрив качает воду, потом он вернулся ко мне с тазиком, и в нем болтался круглый кусок сумерек с желтым краем, как уносящийся вдаль воздушный шар, а затем – мое отражение. Я попытался рассмотреть мое лицо.

– Перестала? – сказал Шрив. – Дай-ка мне платок. – Он попытался взять его из моих пальцев.

– Осторожнее, – сказал я. – Я и сам могу. Да, почти не идет. – Я обмакнул платок, расплескав шар. Платок окрасил воду. – Жаль, что у меня нет чистого платка.

– Для глаза тебе нужен бы кусок сырого мяса, – сказал Шрив. – Как пить дать будешь завтра с фонарем. Сукин сын, – сказал он.

– Ему здорово досталось? – Я выжал платок и попробовал стереть кровь с жилета.

– Ничего не выйдет, – сказал Шрив. – Придется отдать в чистку. Ну, прижми же его к глазу, чего ты ждешь?

– Что-то я все-таки сотру, – сказал я. Но она почти не отчищалась. – А в каком виде у меня воротничок?

– Не знаю, – сказал Шрив. – Прижми его к глазу. Вот так.

– Осторожнее, – сказал я. – Я и сам могу. Ему здорово досталось?

– Может быть, ты его и съездил разок. Может, я в эту секунду отвел глаза или мигнул. Он своим боксом разделал тебя под орех. Швырял тебя своим боксом куда хотел. Зачем тебе понадобилось лезть на него с кулаками? Дурак ты. Как ты себя чувствуешь?

– Я чувствую себя прекрасно, – сказал я. – Не найдется ли, чем мне почистить жилет?

– Забудь про свой дурацкий жилет. Глаз болит?

– Я чувствую себя прекрасно, – сказал я. Все было лиловатым и неподвижным, зелень неба бледнела за мезонином в золото, дым из трубы поднимался прямо вверх в безветренном воздухе. Я снова услышал, как кто-то качает воду. Какой-то человек наполнял ведерко, поглядывая на нас через качающееся плечо. За дверью прошла женщина, но она не посмотрела наружу. Я услышал, как где-то замычала корова.

– Ну ладно, – сказал Шрив. – Оставь жилет в покое и прижми платок к глазу. Я отправлю твой костюм в чистку завтра прямо с утра.

– Хорошо. Жалко, что я хоть кровью на него немножко не накапал.

– Сукин сын, – сказал Шрив. Из дома вышел Споуд, по-видимому, кончая разговаривать с женщиной, и направился к нам через двор. Он смотрел на меня своим холодным насмешливым взглядом.

– Ну, милок, – сказал он, глядя на меня. – Провалиться мне на этом месте, любишь ты хлопотные развлечения. Сначала похищаешь, потом дерешься. А по праздникам ты что делаешь? Жжешь дома?

– Я ничего, – сказал я. – Что сказала миссис Блэнд?

– Она жучит Джеральда за то, что он тебя раскровянил. А потом будет жучить тебя за то, что ты это допустил. Против драк она ничего не имеет, но вот кровь ей неприятна. По-моему ты несколько упал в ее мнении, потому что не умеешь сдерживать свою кровь. Как ты себя чувствуешь?

– Само собой, – сказал Шрив. – Раз уж тебе не дано быть Блэндом, так ты можешь это хоть немножко искупить, совершив прелюбодеяние или подравшись с кем-нибудь из них. А что именно, так это уж зависит от пола.

– Совершенно справедливо, – сказал Споуд. – Но я не знал, что Квентин пьян.

– А он и не пьян вовсе, – сказал Шрив. – Неужели только у пьяного может возникнуть желание врезать этому сукину сыну?

– Ну, мне теперь для такого желания придется сильно нализаться, я ведь видел, чем это кончилось для Квентина. Где он научился боксировать?

– Он каждый день ездил к Майку в город, – сказал я.

– Вот как? – сказал Споуд. – И ты знал про это, когда стукнул его?

– Не знаю, – сказал я. – Кажется. Да.

– Смочи его еще раз, – сказал Шрив. – Принести тебе свежей воды?

– Сойдет и эта, – сказал я, снова смочил платок и прижал его к глазу. – Если бы было чем почистить жилет.

Споуд все еще смотрел на меня.

– Послушай, – сказал он. – За что ты его ударил? Что он такого сказал?

– Не знаю. Я не знаю, почему я это сделал.

– Я сообразил, что происходит, только когда ты вдруг взвился и сказал: «У вас когда-нибудь была сестра? Была?», а когда он сказал – «нет», ты его ударил. Я замечал, что ты все время на него посматриваешь, но ты вроде бы даже не слышал, что говорят кругом, пока вдруг не взвился и не спросил у него, были у него сестры или нет.

– А, он трепался как обычно, – сказал Шрив. – Про своих женщин. Ну, знаешь его манеру говорить при девушках так, чтобы они не вполне понимали, про что он. Эти его паршивые намеки, и вранье, и прочее, что и смысла-то не имеет. Рассказывал нам про какую-то девочку в Атлантик-сити, с которой он уговорился в дансинге, а сам надул ее и отправился в отель спать, и как, лежа в постели, он жалел бедняжку, которая ждала его на набережной и осталась без того, чего ей требовалось. Рассуждал о телесной красоте и ее печальной участи, и как туго приходится женщинам: они без чего угодно могут обойтись, но только не без того, чтобы лечь на спину. Так сказать, Леда, рыскающая в кустах, стеная и вопия без своего лебедя. Сукин сын. Я бы сам ему врезал. Только я бы воспользовался ее проклятой корзинкой с вином.