Звуки Азии

Алтай многоликий, тебя не забуду!

В материю радуг закутан спросонок

твой горный массив, что глядится неброско,

и чувствует горлом тебя жаворонок,

и рыжее солнце сосёт, словно соску.

Шопен – в ручьях, а в небесах – Бетховен...

* * *

Шопен – в ручьях, а в небесах – Бетховен

в союзе с колесницею Ильи

поют с утра, что этот мир свободен

от уходящей в сумрак колеи.

И соловей на сливе одинокой,

кривою саблей месяца сражён,

поёт о том же – о любви стоокой,

благоухая в звуке, как пион.

И я вослед за ними, друг метели,

сибирский отрок, возлюбивший Русь,

возню со словом-бражником затею

и как Иаков, с Ангелом сражусь.

Но вряд ли победителем предстану

в игре начал в ракитовом саду,

и Ангела к вершинам Алтайстана,

как пленника, с собою приведу.

Не о себе, а о Сибири скажет

имбирно-красный берег в тишине.

Река легко несёт свою поклажу

с тяжёлыми каменьями на дне.

И видит Русь, как сферу золотую,

которую вращает Мономах,

и всюду в небе радуги токуют –

тетерева у солнца на руках!

Катунь в верховьях Белухи

Катунь ещё не обросла

в своём верховье небылицей,

и капли, падая с весла,

мечтают с жемчугом сравниться.

С утра испытывая стыд

и муки крепкого здоровья,

быка за холку теребит

шершавая губа коровья.

Уходит лето на белки,

спасаясь от жары и гнуса,

Катунь же вниз одна бежит,

круша торосы и турусы.

В ней всё – надежда на тепло

и танец утреннего света,

река подвижное стекло

считает сном переодетым.

Бегут вослед Катуни дни,     

себя мечтой о счастье теша,

и неба яркие одежды

алтайской музыке сродни.

Всё ей – филармония, всё ей – птичья грамота…

* * *

Спелая черёмуха – значит, песню спела.

Сам язык свидетель чуду у ручья.

Музыкой становятся, песней оробелой

аромат цветения, ягода ничья.

Крупная, с оскоминой, ветру говорящая

что-то из Бетховена – выдох или вдох.

А порой из Моцарта песня настоящая –

с болтовнёю справится и заглушит чох.

С нотною линейкою обручилась ягода,

си-бемолем светятся чёрные бока.

Всё ей – филармония, всё ей – птичья грамота…

С ежегодной верою смотрит в облака.

Алтайский часослов

 1.

 "Нет!" – сказал Господь. Адам заплакал

 и на Еву грустно посмотрел.

 Та листок тропического злака

 сорвала и сделалась, как мел.

 Дождик поддержал унынья песню, 

 где-то вдалеке запел сверчок…

 Радугой спускались с поднебесья,

 чудные, прозрачные ещё.

 2.

 По дороге длинной, как сказанье,

 шли, и говорила Тишина…

 «Вы ли это?» – «Мы». – «А где заданье,

 что в ночи сияет, как луна?

 Песня ваша где – душе лекарство,

 что иные славит времена?..»

 Шли в ещё не спетое пространство,

 отличить стараясь жизнь от сна.

 3.

 «Не предадим суровых ледников!» –

 клянутся реки и ручьи Алтая,

 но с гор опять текут… Итог таков:

 снег на весеннем солнце скоро тает!

 Бегут, с собою небо прихватив,

 поля и лес, доступные их взору,

 в пути рождая песенный мотив,

 служа Владыкам фауны и флоры.

 4.

 Ударь деревню стылую о звёзды,

 чтоб кровоточить стала от усилья

 себя познать вне чисел и погостов,

 чтоб ощутила вновь тугие крылья

 крыльцом и крышей – всей жилой системой,

 и в том краю, где ищущий обрящет,

 деревню, мою грустную поэму,

 не задвигай, Владыка, в долгий ящик!

5.

 Бросался словами, себе на уме,

 струился наречьями, как ручейками,

 и вот – будто нищенка ищет в суме

 иного пространства худыми руками!

 Что делать, не знаю, и точки следят

 за тем, чтоб слова не вернулись назад,

 запачкав себя падежами иными

 и дружбой с корявыми запятыми.

 6.

 В стеклянной часовне, которую мы называем поляной,          

 дух летнего полдня валяется с нимфою, пьяный,                  

 и тешит своё самолюбье лесное он тем,

 что с нимфой затронул немало классических тем.

 Но выдох его для стеклянной часовни – веселье

 и жердь, на которую мысли, как птички, присели.

 Часовня сама по себе существует на свете,

 но будут ли дети? Будут ли сказки о лете?

 7.

 Награди меня кашлем, оспою,  

 чтобы чувствовал боль других.

 Я – урок твой последний, Господи:

 больше не создавай таких!

 Лучше ящериц с пауками,

 лесовую, степную прыть,

 а с ногами или с руками –

 всё равно… Лишь бы мог любить!

Стрижи

О крыльев серебристые ножи!

На тонкие ломти разрезан воздух.

И стынет чай, и неба этажи

наполнил дым, мечтающий о звёздах.

Откуда он? Попробуй, расскажи

о вещих снах, о лыке и мочале!

Зимой – о белых выстрелах лыжни

в живое сердце северной печали.

Крик петуха несётся со двора,

гусиные перебивая оры.

Стрижиная густая детвора

Гагарину сродни в полёте скором.

Наивен ив серебряный указ,

что лучше наблюдать из окон дома,

как в лютое ненастье дикобраз                    

летит по небу – рыжая солома.

Тут жизнь, и домовитые стрижи

перину перетряхивают лета.

Попробуй, их указом отреши

от ликованья, молодости, ветра!

Приглашение побывать на Алтае

Мерцают сажей в печной трубе

чужие домыслы об Алтае.

Они, как мельники, на горбе

сухую воду в амбар таскают.

А в нашей розовой стороне

в лесной клубнике гогочут гуси

и фляжка новая на ремне

блестит, и солнце затмить не трусит.

И я иду, не задет иглой

задиры-ельника, по тропинке,

и птицы горные надо мной

поют покрытые снегом пики.

Ты хочешь знать, почему Алтай

глядит Казахстану в сухие очи,

и скрипом мачтовым высота

судьбу иную ему пророчит?