1-я русская бригада СС «Дружина»

Изменение в настроении Гиля заметил и шеф VI управления РСХА Вальтер Шелленберг. Он вспоминал: «После нескольких бесед с ним у меня начало складываться впечатление, что… его позиция претерпела изменения. Он считал, что обращение немцев с русским гражданским населением и военнопленными — а против такого обращения я и сам восставал, хотя и тщетно [В. Шелленберг активно участвовал в создании оперативных групп полиции безопасности и СД, которые занимались уничтожением евреев и коммунистов. Как известно, к выполнению этих "задач" активно привлекались и подчиненные Гиль-Родионова. —

Прим. авт.], — должно привести к катастрофическим последствиям. С другой стороны, я вынужден был отстаивать точку зрения Гиммлера. Я просил Гиля не забывать, что обе стороны прибегали ко все более жестоким и беспощадным методам ведения войны. Если посмотреть на партизанскую войну непредвзято, то вряд ли можно утверждать, что русские не повинны в таких же зверствах, что и немцы; возможно, они даже превзойти немцев в жестокости. Родионов напомнил мне, в свою очередь, об утверждениях нашей пропаганды, что русские люди "недочеловеки". Я ответил, что он не зря употребил слово "пропаганда

" — ведь на войне так трудно провести четкую грань между моральным и аморальным. Я был убежден, что белорусы, украинцы, грузины, азербайджанцы, туркмены и представители других национальных меньшинств воспримут эти лозунги должным образом, именно как пропаганду военного времени.

Когда мы начали терпеть неудачи в России, наша секретная служба в своей работе тоже, естественно, начала сталкиваться с трудностями. Возникли определенные трудности и с руководством "Дружиной". Несмотря на мои неоднократные предупреждения, случилось то, чего я боялся…»[313]

Наиболее сложным представляется вопрос, — когда конкретно Гиль решил перейти к партизанам. По нашему мнению, это произошло спустя несколько недель после завершения операции «Коттбус» (май — июнь 1943 г.). В этот период завершилось формирование бригады, внутри соединения была проведена, как отмечает Свен Стеенберг (Штеенберг), интенсивная кампания «пропаганды патриотизма». В июне Гиль встретился с фон Готтбергом, который отослал в РСХА хвалебный отзыв о действиях «родионовцев». До определенного момента «Дружина» оставалась вполне лояльным оккупантам соединением (в другом случае ее бы перебросили в другой район Белоруссии). Поэтому командование СС и полиции доверило Гилю продолжать борьбу с партизанами в том же самом районе[314].

Однако желание остаться в живых для Гиля всегда было важнее, чем какая-либо идеология. Он не мог не замечать, что дела у немцев идут все хуже и хуже, а над ним самим уже сгущаются грозовые тучи, как над человеком, вызывающим подозрения у руководства СД. Понятно, свое желание выжить Гиль умело маскировал, используя для этого демагогию, апелляцию к постулатам морали, напускную рефлексию, вызванную якобы глубочайшим переживанием за судьбу русского народа. Хотя, по всей видимости, речь шла о совсем других вещах. Привыкнув к власти, он не хотел просто так с ней расставаться. Сохранить эту власть, пусть и в другом качестве, а также собственную жизнь, можно было, вернувшись на советскую сторону.