10 days

— Ничего — это пустое место, Андрюх, — сквозь смех цедит она, и мне становится стыдно.

Щеки горят, синяк ноет, солнце последними лучами слепит через очки. Улыбаюсь от вида хохочущей Светки и не замечаю, как она придвигается ко мне ближе.

Она перестает смеяться и наклоняется совсем близко, так, что я чувствую ее теплое дыхание на своей коже. Замираю и перестаю дышать, все еще не понимаю, хочу ли я этот поцелуй или нет. Светка тоже замерла, и, наверное, ждет от меня ответного шага, но я не могу.

Не могу решиться, боюсь, что, если поцелую первым, то она засмеется и скажет, что просто решила поиздеваться. К тому же, в голове крутится образ голубого блокнота, за которым стоит загадочная Незнакомка, доверившая мне свою душу, поэтому чувствую себя предателем и изменщиком.

Светка тянется ближе, ближе, и, наконец, легонько касается моих губ. Потом отстраняется и заглядывает в глаза, сохраняя полуулыбку на лице.

— Что скажешь? — ее голос тише, но звучит отчетливо.

— Ты сейчас как Мона Лиза, — отвечаю невпопад, думая, что это красивый комплимент, потом решаю пояснить, — твоя улыбка как у Моны Лизы.

Она хихикает, довольная моим замешательством и широко раскрытыми глазами.

— Ты такой растерянный, мне так это нравится.

В ее глазах таится нечто хищное, нездоровый блеск, и я решаю уйти. Говорю ей, что она красивая, попутно отряхиваясь, прощаюсь, обещаю завтра погулять снова и быстро спускаюсь по бетонным лестницам. Краем глаза вижу, как Санек своими толстыми ручка-колбасками гладит кудри Машки. Они сидят у стены рядом с ямой, через которую мы прыгали. Кидаю им слова прощания и протискиваюсь через дыру в заборе, цепляясь курткой за выступающую проволоку. Раньше, два года назад, мать крыла бы меня трехэтажным матом за испорченную одежду, но сейчас может даже не заметить моего возвращения.

Домой захожу со странным ощущением восторга. Замечаю, что нет жуткого запаха, квартира проветрена, куча белья не загораживает коридор и странный аромат неиспорченной еды.

Медленно заглядываю на кухню, вижу мать в потрепанном халате в горошек у плиты. Она поворачивается и устремляет на меня взгляд, не заплывший, как всегда, а вполне осознанный, хотя её лицо всё ещё опухшее и красное.

— Приготовила котлетки, Андрюш, — говорит она хрипло и грубо, но неожиданный уют греет мое сердце, поэтому сажусь за стол, не отрывая изумлённого взгляда от мамы.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, а в животе ощущаю бурчание.

— Нормально, потихоньку. Нужно тебе на щеку компресс наложить с водкой, — она замолкает, потому что я неосознанно вздрагиваю из-за ядовитого слова «водка», но потом продолжает скороговоркой, будто оправдывается, — я ею смочу вату и положу тебе на синяк ненадолго, а потом выкинем. Там, в бутылке, чуть-чуть осталось. Знаю, что я плохая мать, но пойми меня. Твой отец… он содержал семью, был опорой и защитой, а кто я без него. Ты тоже страдаешь, я же вижу, мы с тобой потеряли родного человека, и каждый переживает горе, как может.

Чувствую, как в глазах собираются слезы, и какое-то время её слова проходят мимо, потому что сосредотачиваюсь, чтобы сдержаться и не заплакать.

Мама замолкает и ставит на стол котлеты и вареную гречку. Ем быстро, почти не жую, запиваю чаем и думаю о том, что, возможно, моя жизнь наконец-то налаживается, и хорошо, что не покончил с собой тогда на мосту. Перед уходом все-таки прошу маму больше не пить, и она кивает, слишком уверенно, так, что я ей не верю. В своей комнате переодеваюсь в домашнее, снова кутаюсь в плед и достаю блокнот, чувствуя, как радость распирает изнутри. Сажусь на кровать, прислоняясь к стене, перелистываю до третьего дня и начинаю читать.

Здравствуй, дневник! Сегодня опять случился сонный паралич. И если ты желал мне спокойного сна, то все зря. На секунду, в момент пробуждения, мне показалось, что я увидела черный силуэт на кровати, но потом он пропал, оставив лишь липкий страх в моем сердце. Сейчас уже ночь, а я боюсь засыпать и не знаю, что делать. Рассказала матери, но та лишь махнула рукой и пробурчала, что мои страхи — сплошная выдумка. И добавила, что я достаточно взрослая, чтобы перестать заниматься глупостями. Отец поддержал ее, раздражённо сказав, чтобы я к ним с этими вопросами не подходила, а потом добавил, что пора бы мне уже съехать от них и жить своей жизнью. Мне невероятно обидно и одиноко.