100 великих казней

Отношение тотчас изменилось: „Если б знали, отбили бы“, — говорили карантинные рабочие. Говорят, даже сам Игнатович заболел от угрызений совести, что помог задержать убийцу Стрельникова. В городе стало заметно возбуждение. Одни спешили на бульвар, посмотреть место происшествия, кровь, скамейку; другие толпились у полиции, куда привезли арестованных. Сочувственное отношение к событию можно было подметить повсюду. Не говоря уже о восклицаниях: „собаке собачья смерть!“ — „так ему сукину сыну и нужно!“ — мне случилось натолкнуться на такие сцены: на бульваре у самого спуска группа публики окружает очевидца происшествия. Тот с жаром и размахивая руками рассказывает, как отбивался Желваков, как он бежал, и в восторге беспрестанно прерывает свою речь восклицаниями: „Вот герой-то! Вот молодец!“ Публика сочувственно слушает, затаив дыхание.

У квасной лавочки, против полиции, я заметил маленький кружок, состоявший из лавочницы, нескольких подмастерьев-сапожников и серого мужичка, что-то шепотом говорящего остальным. При моем приближении разговор смолкает. „Что случилось?“ — спрашиваю я. — „Енерала убили“. — „Кто?“ — „Да двое каких-то… молодые“. — „Поймали?“ — „Поймали бедных“, — отвечает мужичок и, тотчас же спохватившись, прибавляет, меняя тон:

„Как же, поймали… привезли уже“. — „За что же они его убили?“ — спрашиваю я. Мужичок пристально посмотрел на меня и тихо произнес: „Да звестно… говорить-то нынче нельзя“, — и таинственно умолкает. У всех грустные лица… Полиция вся на ногах. Пешие и конные патрули попадаются на каждом шагу. По тротуару перед зданием полиции запрещено ходить; сюда то и дело подъезжают придержащие власти: генерал-губернатор, градоначальник и другие. А в самом здании идут допросы. Желваков отказался отвечать, пока ему не скажут, убит ли Стрельников. „Убит“, — ответили ему. — „Ну теперь делайте со мной, что хотите“. Допросы ни к чему не приводили. Узнали, где была куплена лошадь, узнали и квартиры арестованных, так как при них были паспорта, но ни их личности, ни настоящие фамилии констатированы не были. Поздно ночью под сильным конвоем их перевели в тюрьму и поместили в подвальном этаже. Допросы шли беспрерывно, и до самой казни арестованным не дали ни одного часа отдыха. По городу шли слухи, что их пытают, но фактических доказательств этому у нас нет. В ночь с 20-го на 21-е собрался у нас суд, невиданный даже и в России. Вообразите себе глухую ночь, неизвестное публике место суда, и в заседании никого кроме Гурко, им самим избранных судей, да подсудимых. Даже высшие чины военного и судебного ведомств не были допущены. И все-таки нам известно в общих чертах, что происходило на суде, что говорили подсудимые. Халтурин заявил, что приехал в Одессу с целью заняться организацией рабочих, но в деятельности Стрельникова встретил сильное препятствие. Он сообщил об этом Исполнительному Комитету и получил от него поручение организовать убийство Стрельникова, что и было им выполнено.

Желваков, говорят, сказал: „Меня повесят, но найдутся другие. Всех вам не перевешать. От ожидающего вас конца ничто не спасет вас!“ Из Гатчины было получено предписание немедленно повесить убийц Стрельникова, и ввиду такой поспешности Гурко решил, не беспокоя Фролова, выбрать палача из содержащихся в Одесской тюрьме приговоренных к каторге арестантов. Интересны подробности этого выбора.

Весть о том, что Стрельников убит и арестованные убийцы привезены в тюрьму, быстро разнеслась между уголовными арестантами.

Факт убийства был встречен всеобщим одобрением, а арестованные вызвали живейшее сочувствие, особенно Желваков своим удальством и молодостью. Поэтому предложение повесить, за известное вознаграждение, убийц Стрельникова было встречено арестантами решительным отказом. Некоторые выражали его в самой резкой форме:

„Да не сойти мне с этого места, подохнуть совсем, если я их хоть на столько трону“. — „Скорей всех генералов передушу, чем их хоть мизинцем трону!“ — слышалось в ответ на позорное предложение.

Наконец напали на одного, который, видимо, начал колебаться, прельщенный обещаниями льгот и подарков. „Я только вешать не умею“, — отговаривался еще он. „Ну это пустяки, — возражали ему, — вешать доктор (тюремный врач Розен) подучит“.

Палач был наконец найден, и казнь назначена на рассвете 22 марта. Ни о суде, ни о приговоре, ни о самой казни общество не должно было знать, раньше чем все будет кончено, но тем не менее при повешении требовалось присутствие его представителей. Эта дилемма была разрешена следующим образом: двум-трем благонадежным гласным думы и известному редактору „Новороссийского Телеграфа“ Озмидову был послан лаконичный приказ: явиться в 5 часов утра к городскому голове. Несчастные представители гласности провели очень тревожную ночь и на рассвете явились к Маразли (городской голова), который и повез их прямо в тюрьму.