1000 не одна ночь

— По нашим обычаям оскопленного закапывают в землю. На обратной дороге, если койоты не обглодают его голову, заберете его с собой.

Его люди засуетились, вскакивая на лошадей я слышала стоны Слона, тихий плач девушек. Я еще не понимала, что именно только что произошло. Не осознавала, что в этот момент моя жизнь целиком изменилась и уже никогда не станет прежней. Меня больше нет. И шанса вернуться домой у меня тоже больше нет.

Только что меня просто отдали бедуинскому главарю. Как вещь. Так легко, словно я никогда раньше не была человеком. Я так и стояла с закрытыми ушами и зажмурившись пока вдруг не почувствовала, как меня подхватили за шкирку и не перекинули поперек седла.

Нет, я больше не испытывала ужас… я впала в состояние шока.

У меня отнимались ноги и руки и казалось я вся превратилась в сплошной синяк. Каждую кость разламывало на куски, и кожа где она соприкасалась с седлом растерлась даже через материю платья. От холода и боли я стонала, но меня никто не слышал. Арабы громко перекрикивались и топот лошадей заглушал для меня другие звуки. Я не знала куда меня везут и зачем. Да, я имела представление кто такие бедуины, но даже подумать не могла, что они такие жуткие. От той жесткости с которой они изувечили Слона у меня до сих пор все выворачивалось наизнанку. Я думала это мирный народ, который сопровождает туристов, поит их чаем и катает на верблюдах. Но не этих зверей в черной одежде и глазами маньяков-психопатов.

Боже, что они со мной сделают? Неужели меня изнасилуют и убьют, а потом бросят в песках? Невыносимо хотелось пить, жажда сводила с ума и заставляла пытаться облизать совершенно сухие губы. Мне казалось, что, если я еще немного провишу вот так я не выдержу и умру. И я всеми фибрами своей души ненавидела руку, которая меня цепко держала за шкирку и давила к шее коня.

Словно в ответ на мои мысли мы остановились. Но облегчения это не принесло. Я лишь тихо заскулила от боли в ребрах и во всем теле.

— Делаем привал. Пыльная буря начнется через час.

— Мы бы успели доскакать до Тургада и там встретить закат.

Голос того, кто истязал слона я бы узнала из тысячи так же, как и голос того, кому меня подарили.

— Она не выдержит.

— Кто?

— Моя вещь.

— Не выдержит значит такова воля Аллаха, брат. Но терять время…

— Я не помню, чтоб интересовался твоим мнением, Рефат. Я отдал приказ сделать привал. С каких пор мы обсуждаем мои приказы?

— Ты это серьезно? На хрен она тебе сдалась? В любой деревне найдется с десяток умопомрачительных шармут*4, готовых ублажить тебя самыми мыслимыми и немыслимыми способами. Это обуза в дороге. Проклятый русский ублюдок специально отдал ее тебе. По сравнению с остальными она какая-то немощная.

— Я еще раз спрашиваю, мой дорогой Рефат — я интересовался твоим мнением о своей вещи? Я просил тебя ее похвалить или раскритиковать? Или ты заделался свахой и выбираешь мне женщин? Отдай приказ разжигать костры и ставить палатки. Ночевать будем здесь в Тургад поедем утром.

Превозмогая боль, я пыталась правильно понять, о чем они говорят…но разбиралась не сразу потому что тело ныло настолько нестерпимо, что казалось я уже полуживая. Бедуин соскочил с седла и стащил меня, как какой-то мешок подняв за одежду и швырнув на песок. Я на ногах не удержалась и тут же рухнула на четвереньки, стараясь не выть от боли и попытаться встать. Стоять перед ублюдком на коленях мне не хотелось. Но занемевшие ноги меня не слушались, и я падала обратно в песок, а они хохотали Кадир и этот его прихвостень.

— Извивается, как червяк. У меня б на нее не встал.

— Если у тебя когда-нибудь встанет на мою вещь я закопаю тебя как ту русскую свинью в пустыне с отрезанным членом в зубах.

Кадир продолжил смеяться, а вот его товарищ перестал. Он крикнул другим бедуинам разбивать лагерь.

— Эй…эй ты!

Я замерла и, задрав голову, посмотрела на возвышающегося надо мной бедуина. Он протягивал мне руку, чтобы помочь подняться. Но я не хотела к нему прикасаться. Не хотела никакой помощи, чтобы потом эти же руки резали меня на части? Я бы скорее дотронулась до паука или скорпиона, чем до него. Я все же встала сама, упрямо глядя ему в глаза, которые сузились, и улыбка пропала с очень полных чувственных губ. Он вдруг сделал резкий выпад рукой и стиснул мою шею ладонью.

— Ты будешь жрать с моих рук и облизывать мои пальцы, а потом целовать мне ноги, чтоб получить добавки.

— Никогда.

Рот скривился в усмешке от которой у меня по коже поползли мурашки ужаса.

— Слово «никогда» здесь говорю только я. А ты можешь повторять лишь две последние буквы в конце него. Запомни — ты вещь. Моя. Если я решу, что ты мне не нужна — я тебя убью. И это лучшее что может с тобой произойти, если ты меня разозлишь.

Его слова могли показаться пафосной шуткой или цитатой какого-то фильма, но в эту секунду его низкий голос звучал более чем реально особенно в сочетании с сухим блеском очень светлых глаз, которые казались нарисованными на темном лице каким-то гениальным или дьявольским художником.

Вернулся Рефат с лепешкой и куском вяленого мяса, надетого на палку.