1000 не одна ночь

Белоснежная девчонка пробуждала в нем противоречивые чувства. Одновременно и злость, и в то же время что-то странное, щемящее, когда хотелось убить любого, кто тронуть посмеет, а еще его навязчиво мучало адское вожделение. Он хотел ее. Зверски хотел. Неуправляемо. С первой секунды как увидел белоснежно-перламутровую кожу его накрыло и не отпускало. Навязчиво фантазия чертила образы обнаженного тела под прозрачной мокрой тканью, очертания полной груди с крошечными абрикосовыми сосками, выемку пупка, ее лобок и скрещенные длинные стройные ноги. И его начинало колотить адской дрожью. Он хотел испробовать каждый уголок белой мякоти ее тела, хотел рассмотреть какая она везде, хотел войти в нее и жестко брать, выколачивая из ее розовых нежных губ стоны и крики. Хотел, чтоб на ее молочной коже остались следы его пальцев и поцелуев. Едва представлял ее без одежды, укутанную белыми волосами и у него мучительно стоял член. Так мучительно, что приходилось, стиснув челюсти сбивать мысли о сексе воспоминаниями о битвах, о крови, ранах и ненависти. Он выходил из палатки и кромсал невидимого врага или ходил босыми ногами по раскаленному песку. Становилось чуть легче. Да, он мог войти туда и взять ее там обессиленную, слабую. Сонную…но он хотел с ней по-другому. Он хотел зажечь ее глаза, хотел увидеть мурашки на ее коже, хотел, чтоб соски затвердели от его ласк и чтоб она кончала ему на пальцы и на член, молила взять ее. Как его другие женщины…которых он теперь не хотел. Насилие слишком примитивно. Он редко участвовал в подобной вакханалии, но людям своим позволял. Победители имеют право покрывать женщин врага и разносить свое семя по вражеской земле. Так было испокон веков.

Но с ней вообще все иначе. И её строптивость подливала масло в огонь. Он не привык. Женщины всегда падали к его ногам, доставались так же легко, как и трофеи с разоренных обозов, отказывавшихся платить дань царю Долины Смерти. Так его называли за спиной кто-то с сарказмом, кто-то с поклонением. Ему было насрать. Он не ждал ничего кроме страха и повиновения. Страх порождает уважение, кто не боится тот никогда добровольно не преклонит колени. Любая власть построена на страхе и лишь потом за ней следуют уважение, любовь, доверие. Иногда достаточно и просто первого.

Отец считал, что жизнь на родине матери сделает из Аднана мягкотелого идиота, покажет ему иные ценности и смягчит его мысли, изменит поступки. Он ошибался. Бастард Кадира не только не смягчился, а ожесточился намного сильнее и доказал, что может держать в узде и контролировать не только свой отряд, а и все прилегающие территории.

Там, в ином мире он видел, как матери ласкают и растят своих детей, а отцы играют с сыновьями и дарят им свою заботу. Нет, это не было завистью, это было едкой горечью осадком в гортани, когда старшие братья живут под одной крышей с отцом и матерями, а он вечный изгой подальше с глаз его, чтоб не напоминал о вине в смерти его матери. Хотя, Аднан и не был уверен, что отец в принципе испытывает это чувство. Он уже давно утешился и завел с десяток любовниц если не с сотню с дня ее похорон. Ибн Кадир привык, что он всегда в стороне и не достоин даже рукопожатия, что отец если и смотрит на него, во взгляде не мелькает гордость или восхищение только снисхождение и вынужденное принятие родства. Недошейх, недосын, недоправитель.

Было ли ему обидно? Уже давно не было. Он привык, он научился с этим жить и фанатично чтил и уважал решения своего отца. Свое несогласие затаптывал и прятал в угол, сажал на цепи. Если отец прикажет он всадит нож себе в сердце. Если попросит, то вырвет его из груди и отдаст шейху.

Все что есть у Аднана он заработал сам, отобрал или нашел. Ему никто и никогда ничего не дарил. Альшита была его единственным подарком. Возможно поэтому отношение к ней было иным. Ему нравилось, что она у него появилась. Как хрупкий сувенир с иных земель. И, да, она напоминала ему тех красавиц из сказок, которые рассказывала ему мать на русском языке, укачивая перед сном. Она была из его мечты, из его персональной сказки и он не хотел ее потерять. Альшита принадлежит ему. Она даже не жена и не наложница. Она просто его. Вся она. Ее мысли, ее тело, ее голос, все принадлежит Аднану ибн Кадиру. Он может отобрать у нее все что захочет и дать ей что пожелает.

Его личная зима. Старая сука Джабира прочла каждую его мысль. Да, он присвоил себе волшебство и не собирался ни с кем им делиться. Он даже выжидал момент, когда его вкусить и очень боялся сломать. Вот почему притащил в нору ведьмы, сжимая дрожащими лапами и несясь, сломя голову, к ее логову с девчонкой в руках. Испугался, что не выдержит ожога, что не заживет ее нежная кожа. И ведьма поняла это, едва он переступил порог и положил свою ношу на шкуры.

Еще никогда ибн Кадир не приносил сюда своих женщин. Как говорил Рифат пустыня дала — пустыня и отобрала. По таким же принципам жил и Аднан.

Ровно до тех пор, пока не посмотрел в чернильные глаза русской белокурой пленницы и не захотел ее себе.