11.22.63

Они направились к крыльцу. Она шла, Джордж впереди ее гарцевал. От его топота по ветхим ступенькам трясся весь дом.

У меня над головой послышались встревоженные голоса, приглушенные, но явно сонные. Чьи-то шаги перебежали через мой потолок, даже верхний светильник затарахтел. Не Освальд ли там, случайно решил, что это полиция пришла его арестовывать? Или какой-то из тех агентов ФБР, которые наблюдали за ним, пока он жил на Мерседес-стрит? Я так надеялся, что сердце этого сученка застрянет у него в горле, чтобы он им удавился насмерть.

Загремел пулеметный стук в дверь на верхней площадке, а далее жизнерадостный голос де Мореншильда:

— Открывай, Ли! Открывай-ка, ты, язычник!

Дверь открылась. Я одел наушники, но ничего не услышал. Как только я уже хотел было наладить свою волшебную миску, кто-то, может, Ли, а может, Марина, включили настольную лампу, а заодно и спрятанный в ней жучок. Он вновь работал, пока что, по крайней мере.

— …для ребенка, — произнесла Джинни.

— Ой, благодарю, — ответила Марина. — Благодарю вас очень, Джинни, вы такая добрая!

— Не стой там, как столб, товарищ, организуй-ка нам чего-нибудь выпить! — включился де Мореншильд. Голосом, который указывал на то, что его владелец уже успел где-то набраться.

— У меня есть только чай, — сказал Ли. Раздраженно, словно не выспался.

— Вот и хорошо, пусть будет чай. У меня в кармане есть кое-что, что поможет ему стать крепче. — Я чуть ли не своими глазами увидел, как он подмигивает.

Марина и Джинни перешли на русский. Ли с де Мореншильдом — их тяжелые шаги невозможно было спутать с женскими — отправились на кухонную половину, где, как мне было понятно, я их потеряю. Женщины стоят рядом с лампой, и их голоса будут перекрывать мужской разговор.

Потом Джинни по-английски:

— О, Боже мой, это ружье?

Все остановилось, включая — так мне показалось — мое сердце.

Марина рассмеялась. Звонким, легким смехом коктейльной вечеринки «ахахаха», фальшиво, как черт меня побери.

— Он терять работу, у нас нет денег, а этот сумасшедший мужчина купить себе ружье. Я ему говорю: «Постав в шкаф, ты, бешеный айдиот, чтобы я со страха беременность не снять».

— Хочу пострелять по мишеням, вот и все, — сказал Ли. — Я хороший стрелок был, когда служил в морской пехоте. Ни одного красного флажка не получил[578].

Вновь тишина. Казалось, она длится вечность. И тогда большой дядя, король ситуаций де Мореншильд, взорвался смехом:

— Ну-ну, не морочь голову тому, кто сам кого угодно заморочит! Это как же это ты в него промазал, Ли?

— Я ни черта не понимаю, о чем вы говорите.

— О генерале Уокере, мальчик! Кто-то чуть не расплескал его ненавистный к неграм мозг по стене его же кабинета у него дома, на Черепаховом Ручье. Ты хочешь сказать, что ничего об этом не слышал?

— Я в последнее время не читал газет.

— Неужели? — пришла в изумление Джинни. — А разве не «Таймс. Геральд» я вижу вон на том стуле?

— Я хотел сказать, что не читаю новостей. Депрессивные они все. Только страницу юмора просматриваю и объявления о работе. Большой Брат говорит: ищи работу или твой ребенок умрет с голода.

— Итак, это не ты там так бесславно промазал, а? — переспросил де Мореншильд.

Дрочит его. Забрасывает наживку.

Вопрос — зачем? Так как де Мореншильд даже в своих самых диких мечтах не мог себе вообразить, что такое ничтожество, как Оззи Кролик, был именно тем стрелком тем вечером… или потому, что он знает, что именно Ли им и был? Может, из-за того, что Джинни заметила винтовку? Как бы мне хотелось, всем сердцем хотелось, чтобы там сейчас не было женщин. Что бы выпал шанс услышать сугубо мужскую беседу Ли один на один с его задушевным амиго, тогда, возможно, обнаружилась бы и ответ на мой вопрос. А так у меня до сих пор не было уверенности.

— Вы думаете, я настолько сумасшедший, что в кого-то буду стрелять, когда мне через плечо заглядывает Эдгар Гувер? — Ли заговорил, явно стараясь попасть в интонацию: не делать из себя Тихого Мича, а подпевать Цинику Джорджу, но выходило это у него довольно скверно.

— Никто не считает, что ты в кого-то стрелял, Ли, — произнесла Джинни примирительным тоном. — Только пообещай, что когда твой ребенок начнет ходить, ты найдешь что-то безопаснее, чем этот шкаф, для ружья.

На это что-то по-русски ответила Марина, но я же видел время от времени ее ребенка на боковом дворе, и догадался, о чем она говорит — что Джун уже ходит.

— Джуни понравится такой красивый подарок, — сказал Ли, — но мы Пасху не празднуем. Мы атеисты.

Он, может, и был атеистом, но, судя по заметкам Эла, Марина — при помощи своего обожателя Джорджа Бухе — уже успела тайно окрестить Джун, как раз где-то в период Ракетного кризиса.

— Мы тоже, — заявил де Мореншильд. — И потому мы празднуем день Пасхального Зайца! — Он перебрался ближе к лампе, и его громовой хохот меня буквально оглушил.

Так они, мешая английский с русским, болтали еще минут с десять. Потом Джинни сказала:

— Ну, мы теперь оставляем вас с миром. Кажется, мы вытянули вас из кровати.

— Нет, нет, мы не спали, — возразил Ли. — Благодарю, что заехали.