12 новых историй о настоящей любви (сборник)

Но он не двигается с места. Он дотрагивается до моих рук, мешая мне барабанить выдуманную мелодию по прилавку. Каждый раз, когда Китт ко мне прикасается, меня пронзает такой же разряд, как тогда, когда во втором классе я пытался включить мамин фен и попал пальцами между вилкой и розеткой.

– Вообще-то, Мэтти, – говорит он, – я хотел пригласить тебя на прощальную вечеринку для труппы. За кулисами.

Брр. Я все лето старался не ходить за кулисы. Весь этот театральный народ в одном помещении, все эти громкие голоса, объятия. Это уже перебор. Хватит с меня Китта. Да и сам Китт, напоминаю я себе, тоже почти перебор.

– Почему ты мне просто сообщение не написал? – спрашиваю я. Потому что вообще-то расхаживать в костюме вне сцены – серьезное нарушение. У Китта могут и из зарплаты вычесть за такое. Не то чтобы я сам такой уж паинька – просто не люблю нарушать правила без серьезного повода.

– Потому что я предчувствовал, что ты начнешь упираться, – говорит Кит. – Вся эта ерунда насчет театральной тусовки… Так что я решил пригласить тебя лично. К тому же мне нравится на тебя смотреть.

Бесит, что он так хорошо меня знает. Нет, вообще-то я обожаю, что он так хорошо меня знает, а бесит меня то, что сегодня все это закончится.

Для справки: у Китта завтра начнется первый курс в колледже, а у меня – последний класс в школе. И мы разъедемся в противоположных направлениях. Трудно представить более географически буквальное расставание.

Парам-пам-пам-пам.

Это заиграла музыка из динамиков на эстраде, по ту сторону Мэн-стрит, вымощенной фальшивой брусчаткой. Раньше она называлась Мэйн-стрит, но, говорят, «Дисней» подал на нас в суд в девяностые, так что владельцы замазали букву «й», и получилось «Мэн», хотя в нашей Мэн-стрит нет ничего общего со штатом Мэн. Ни закусочных с лобстерами, ни рыбаков. И вообще мы в Пенсильвании. Тут только мой сувенирный киоск, эстрада и десяток выцветших полосатых палаток, где продают одни и те же сладости.

– Ну вы долго еще там? – окликает нас какой-то папаша из очереди.

– Мне надо работать, – говорю я Киту.

Он отпускает мои руки.

– Ну так что? Прощальная вечеринка! Составишь мне компанию?

Прошу отметить, что он мог бы сказать что-нибудь в духе «будешь моим кавалером», раз уж мы встречались пять недель и два дня.

– Я думал, мы пойдем обедать вместе, – говорю я. – Вдвоем. В последний раз. – Все эти слова выходят с куда большим нажимом, чем я рассчитывал. КАК ТОГДА, КОГДА ПИШЕШЬ ЛУЧШЕМУ ДРУГУ КАПСОМ.

Парам-пам-пам-парам-пам-пам-пам.

Музыка превратилась в раздражающие гудки, которые означают трехминутный отсчет до начала представления. Несколько посетителей вышли из очереди, наградив меня недовольными взглядами, и отправились на самостоятельные поиски туалета. Останусь я без комиссионных.

Китт оборачивается к входу в театр – неприветливую стену, облепленную жвачкой. Налепить туда жвачку – своего рода обряд инициации для посетителей парка. Потом снова поворачивается ко мне:

– Увидимся после представления? Ну пожалуйста!

Ох, вы бы видели, как он подмигивает! Китт включает очарование, как водопроводный кран. Который подключен к гейзеру.

– Ну пожалуйста-пожалуйста!

Я хватаю «Повесть о двух городах» и легонько стукаю его книгой по лбу.

– Ладно.

Он наклоняется и целует меня, чего мы обычно на людях не делаем. Правила парка запрещают отношения между двумя сотрудниками, но я не сопротивляюсь. Приходится привстать на цыпочки, потому что он выше меня. А что, если я никогда больше не встречу парня с идеальной для поцелуев разницей в росте? А именно одиннадцать сантиметров, когда я в своих белых «Конверсах», которые мне вообще-то уже малы, но зато они идеальной степени потрепанности.

Первый раз мы поцеловались при луне. Москиты сгрудились вокруг моей головы как нимб. Я чувствовал запах его одеколона, вкус его жвачки, трепет его век. Сам я глаза не закрывал, опасаясь, а вдруг этот момент, самый страстный и счастливый в моей жизни, окажется сном? Когда он сделал паузу, чтобы отдышаться и сказал: «Офигеть, Мэтти, да ты круто целуешься», я все еще не был уверен, что не сплю.

Но сегодня, закончив наш прилюдный поцелуй и посмотрев мне в лицо, Китт сказал только «Не плакать!». К тому моменту он уже понял, что, если я начинаю плакать, лучше отойти подальше или запастись аквалангом.

– Потерпи хотя бы до парковки! – там мы всегда прощались в конце дня. Каждый день. Это уже стало традицией.

– Ладно, – говорю я. – Видишь – вуаля! я не плачу, – но он уже не слушает. Переключается в рабочий режим, что я могу только уважать. Люблю, когда люди как следует выполняют свою работу.

– Ну, я пошел, красавчик! – кричит он и спешит прочь: до выхода на сцену осталась всего минута.

И пока я смотрю на его невозможно симпатичную задницу в нелепых черных синтетических штанах, мне странным образом приходит в голову, что, может быть, я и скучаю по пицце. Еще как скучаю. А если уж быть честным, то, может быть, я не переставал думать о ней с тех самых пор, как аллерголог мне сообщил про мою непереносимость лактозы.