12 новых историй о настоящей любви (сборник)

– Ну, у меня для тебя тоже кое-что есть, – говорю я, встав к нему вполоборота. Я наугад выдираю страницу из книги и протягиваю ему с таким видом, будто это продуманный и значимый подарок. – Держи.

Но Китт принимается изучать страницу, будто это карта сокровищ, а когда он поднимает глаза, в них стоят грозовые тучи. Наконец настала подходящая погода.

– «В унынии и горе есть феноменальная сила», – говорит он. Потом, не знаю почему, он повторяет это снова. И еще раз, будто пытается заучить. Актеры такие актеры. И вдруг до меня доходит, что он читает фразу из книги. Он показывает мне страницу, и я вижу, что эти слова, «В унынии и горе есть феноменальная сила», трижды обведены синей ручкой.

– Это прекрасно, Мэтти, – говорит Китт, и теперь он по-настоящему плачет. В смысле, в моих масштабах. Это одновременно впечатляет и сбивает с толку. Все лето я ждал, когда же его сорвет с катушек хотя бы раз, а теперь думаю: «Ну вот, украл мою фишку». – Спасибо тебе, правда.

Святой Будда. Он решил, что это я обвел фразу. И что специально выбрал для него эту страницу, как настоящий подарок.

– Зря я тебя так осуждал за чувствительность, – он обмахивается вырванной страничкой, смеется сам над собой, вытирает нос рукой. Она длинная и стройная, а на запястье болтается браслет с бусинами из бирюзы, который я выиграл для него в автоматах и который ему было не положено носить во время представлений – но он его никогда не снимал.

Я продолжаю молчать.

– Знаешь, в слезах нет ничего плохого. Прости, что я тебя за это дразнил. Надо бы вставить это в рамку и повесить в общежитии.

Ну, где же вы, американские горки? Где же вы, вопящие толпы людей? Сейчас не время для тишины! Но даже знаменитые пенсильванские цикады умолкли.

– Не мог бы ты сегодня в порядке исключения не быть самым милым парнем на свете? – наконец говорю я. – Я ждал этого с июня.

Так нечестно. Он разрыдался, у меня слезы на глазах – мы сравняли счет. Но наконец оказались на одном эмоциональном уровне. Самое время прощаться.

В коробке у Китта под мышкой что-то перекатывается и позвякивает: помада, ополаскиватель для рта и непонятно как затесавшийся туда одинокий спортивный носок «Адидас». Коробка чуть не выскальзывает у него из рук, и я спешу помочь. Мы ставим ее на землю, и я замечаю, что среди ничем не примечательного хлама блестит сверток из фольги.

– Хочешь? – спрашивает он, как раз когда я влюбляюсь в него заново.

– А что это?

– Пицца, с вечеринки осталась. Я потерял аппетит. Возьми.

Вот черт.

Я беру сверток с пиццей и собираюсь было толкнуть речь на тему «У меня непереносимость лактозы, и ты это знаешь! Я говорил об этом на первом и на втором свидании!». Но тут Китт прижимает меня к себе.

От него пахнет, как от той джинсовой куртки, запах которой я стал ассоциировать с понятием «бойфренд». Бойфренды пахнут порошком «Тайд», дезодорантом «Олд Спайс», немножко потом, немножко муссом «Аведа» и немножко просто Киттом. А может, я и не прав. Может, это и не запах бойфренда.

– Благодаря тому, что ты каждый день был рядом, мне было так легко играть этим летом, – говорит он. Мы все еще обнимаемся. Ох уж этот театральный народ. – Это стимулировало меня выкладываться по полной. Ни у кого в труппе больше такого не было.

Китт отстраняется. Я не знаю, что ответить. Сердце разрывается. Лодыжка болит. Надеюсь, ни то, ни другое не будет так болеть, когда он окажется в другом часовом поясе.

– Удачи, – говорю я. – В колледже.

– Надо говорить «Ни пуха ни пера». Желать удачи – плохая примета. – У него дрожит губа. Лицо красное. Я правда лучший парень из всех, что у него были. До меня доходит, что это правда. Мы оба склоняемся друг к другу, чтобы поцеловаться, но не делаем этого.

– К черту, – говорю я, вспоминая школьную шутку.

– Мне, наверное, пора. – Китт подбирает с земли свою коробку. – У меня рейс рано утром, и я уже бешусь, потому что…

– Ты сидишь в проходе, но тебя бесит, что сиденье не откидывается, потому что это ряд перед аварийным выходом.

Он улыбается и кивает.

– Ты все помнишь. Это пугает.

«А ты ничего не помнишь, – думаю я. – Это бесит». Но вместо этого я говорю:

– Иди уже.

И он уходит.

Смотрит на мою «Хонду», замирает на секунду, а потом скрывается между двумя винтажными «жуками». Мне вдруг вспоминается, как Стэйси Хоффнер, которая была моей лучшей подругой в третьем классе, переезжала в Янгстаун, штат Огайо. Мы собирались быть лучшими друзьями навеки, но не вышло. Тогда мне казалось, что у меня в душе останется зияющая дыра, но этого не случилось. Я просто жил дальше, хотя где-то внутри у меня так и остался шрам от разлуки со Стэйси. Но шрамы странная штука – как бы они вас ни мучили, они в то же время делают вас сильнее. Соберите достаточно шрамов – и получите новую кожу совершенно бесплатно.

Я машу Китту вслед, хотя, может, мне только показалось, что я его вижу.

Так и есть. Он уехал.